Евгений Гришковец: «Из-за кризиса к осени мы недосчитаемся многих артистов»

Евгений Гришковец представил первую в своей жизни работу «Как я съел собаку» столичной публике в 1998 году. С того времени прошло уже 17 лет. Сегодня 48-летний уроженец Кемерово Гришковец и говорит иначе, и пишет, и выступает. В Екатеринбурге три вечера подряд он собирает полный зал Театра драмы со своим новым спектаклем «Шёпот сердца». А ведь здесь, на Урале, Гришковца не очень-то любят за его резкие высказывания в адрес екатеринбургских режиссёров и театров.

Мы встретились с Евгением Гришковцом за час до выхода на сцену в одной из гримёрок театра драмы и побеседовали о том, как кризис сказывается на сфере культуры, как писатели могут зарабатывать на жизнь в эпоху засилья торрентов и почему Гришковец так не любит журналистов.

— За час до этого интервью я был на мероприятии в одном из банков, и там очень часто повторяли расхожую сейчас фразу «мы живём в новых реалиях», говоря о напряжении и нестабильности в российской экономике. Вы заметили эти новые реалии?

— Был период, когда Россия жила вне ощущений реальности. А сейчас суровая реальность вернулась. И для обычных людей, и для бизнесменов. Люди ощутили ценность времени, денег, работы. Я видел людей, у которых было ощущение, что они могут засунуть руку в любое место и достать оттуда деньги. Но это закончилось. В культуре (если это можно назвать культурой) тоже кое-что происходит. Люди перестали употреблять всё подряд и остаются с теми артистами, исполнителями, художниками и писателями, которые их не подвели и не обманывали. И речь не обязательно про симфонический оркестр или балет. Это вполне себе, например, и группа «Лесоповал», которая была честна со своей аудиторией. К осени мы недосчитаемся большого количества артистов. Не будет успеха у тех, кто не имеет репертуара, кто не делает ничего нового. У тех, кто живёт в этом нереальном состоянии и полагает, что всю жизнь можно выступать на корпоративах и строить планы.

— Среди продюсеров, директоров и менеджеров можно услышать такие фразы, как «этот артист хорошо продаётся», «эта группа не продаётся». Как ни крути, получается, что культура и искусство — это всё равно бизнес.

— Вот Татьяна Самойлова (директор екатеринбургского арт-холдинга «Ангажемент». — Прим. ред.) — выдающийся продюсер. Таких людей в других городах практически нет. В Екатеринбурге много бывает гастролей и артистов, которые в других городах не продаются, а у неё продаются. Не потому, что она может продать всё что угодно. Она очень долго работает, и у неё есть своя аудитория, которая ей доверяет и доверяет её вкусу. Так когда-то, лет 15 назад, она и меня привезла, когда меня ещё никто не знал. Но она тогда смогла спектакль продать, и эти люди ко мне по-прежнему приходят. Конечно, это бизнес. Я всегда говорю, что спектакль мой, я его играю, но показывает спектакль — она. Нужно же очень точно и адресно предлагать спектакль тем людям, кому он нужен. Это всё бизнес. Но я этим не занимаюсь.

— Вы этим не занимаетесь, но одно без другого существовать не может. Вы ведь не будете выступать в пустом зале, если билеты не будут проданы?

— Есть люди, которые экономят на менеджменте и совмещают в себе обе функции: сами выступают, сами продают. И бывает, получается вполне успешно. Но я убедился в том, что когда про деньги начинает говорить человек, который умеет этим заниматься, денег становится больше.

— Вы рассказывали, что у вас когда-то было кафе. Тоже бизнес какой-то, получается…

— Это было во времена, когда в Кемерово у меня был маленький театр. Мы не могли там заработать и сделали клуб, а при нём кафе, в котором артисты могли зарабатывать деньги. А сейчас этого нет. Я тщательно оберегаю свою жизнь от того, чтобы в неё попадали деньги со стороны. Была и есть масса предложений, например, открыть ресторан, чтобы воспользоваться именем. Мне раньше казалось это симпатичным, а теперь я понимаю, что этого делать нельзя. Если будет сторонний стабильный заработок, то ровно на ту сумму, которую я там буду получать, я буду писать меньше книг и играть меньше спектаклей. Если я, условно, выиграю джек-пот 20 миллионов долларов, то для меня писательская и театральная деятельность тут же превратится в хобби.

— Но краудфандинг так называемый всегда оставляет риск, что деньги не будут собраны. И вы сами говорили, что очень волновались, когда начался сбор средств на декорации для спектакля «Шёпот сердца».

— Люди хорошо к этому отнеслись. И думаю, они тоже волновались, давая деньги. А вдруг дрянь? А вдруг вообще ничего не выйдет? Вдруг не понравится? Человеку же тогда будет жалко и обидно, что его ожидания не подтвердились.

— А вам вообще нравится эта форма, похожая на коммунизм, когда люди сами сбрасываются деньгами на то, что им нравится, и на то, что они бы хотели увидеть?

— Это приятное дело. Но если бы в России были такие же законы в области авторских прав, как, допустим, в Европе, не пришлось бы этого делать. Денег бы хватало. Я играл этот спектакль в четвёртый раз в Петербурге, его засняли на видео и выложили на торрент. Если бы можно было быть защищённым от воровства, не нужно было бы собирать деньги. Ты выпускаешь книгу — и на следующий день она уже разворована, ты снимаешь фильм, тратишь на него деньги, а он появляется в Сети, и тебя никто не защищает от этого. У нас пока так.

— Ну вот, например, я покупаю книги и музыку в iTunes, а друзья меня спрашивают, почему я не могу просто взять и скачать бесплатно. Я отвечаю, что, когда они ходят в кино или театр, они обычно покупают билет, а не пробегают мимо контролёра. Очевидно, есть какой-то порог. Наверное, психологический или социокультурный. Как его можно преодолеть?

— Осознание не придёт. Должен быть жёсткий закон, который наказывает человека, который ворует. Нужна неотвратимость наказания. Люди не понимают, что это чужая собственность. Я полагал, что собрание моих сочинений будет наследством, которое достанется моим детям. Так вот, сейчас этого нет. Видеоверсии моих спектаклей скачаны 6 миллионов раз, книги тоже разворованы. Если даже просто приравнять одно скачивание хотя бы к одному доллару…

— И это притом, что произведения текстовые, визуальные и звуковые стоят десятки рублей и идти никуда не надо. Просто нажал и купил.

— Была во Франции хорошая социальная реклама. Парень целует девушку очень страстно, видно, что он её любит, и при этом он ворует у неё из сумочки кошелёк. Кто меня обворовывает? Те люди, которые читают и любят моё творчество. Но они этого не понимают. Они полагают, что если что-то есть в Сети — это принадлежит всем. Я стараюсь об этом поменьше думать. Если буду думать, то как мне выходить на сцену в зал, где каждый третий что-то у меня украл?

— В прошлом году в университете Владивостока случился скандал, когда студенты журфака ушли со встречи с вами, обидевшись на ваши высказывания об их профессии. Вы правда журналистов не любите? Что вас так раздражает?

— В целом не люблю. Эта профессия разрушает человеческую душу, поскольку ежедневно нужно задавать не самые интересующие тебя в жизни вопросы, очень быстро делать суждения и выводы. А так нельзя. Я дал вчера пресс-конференцию, а сегодня интервью вам. Но что это? Это всё формы вежливости. Это интервью для меня совершенно не обязательно, как, может быть, и для вас.

Меня, кстати, однажды очень жёстко подставили журналисты одного очень жёлтого екатеринбургского интернет-ресурса. Они брали у меня интервью о выборах в оппозиции. И я условно давал это в сентябре до выборов, а они его опубликовали и продавали Первому каналу в ноябре, как будто бы я всё это сказал по факту прошедших выборов. Со мной потом люди не здоровались, а у отца с лекции студенты ушли. Это была чистая подстава. И как мне потом к ним относиться?

— Безнадёжная ситуация?

— Надежда, разумеется, есть. Я не могу быть пессимистом. У меня ведь двое маленьких детей, а пока у тебя есть маленькие дети, ты просто не имеешь права быть пессимистом. Но при этом всё, что я вижу вокруг, даёт мне скорее пессимистичные прогнозы. Но я с этим борюсь. У меня чудесная жизнь и работа. Я 100 раз в год выхожу на сцену и вижу хороших людей, которые потратили деньги и время, чтобы услышать и увидеть, что я сделал.