Игорь Сахновский. «Острое чувство субботы»

«Человек, который знал все», «Насущные нужды умерших», теперь вот «Суббота» — и каждый раз диву даешься, до чего музыкальна проза Сахновского: ритм, интонация, лучшие слова в лучшем порядке, легкость в мыслях необыкновенная — как это у него вытанцовываются такие складные абзацы? Иной раз на мысли себя ловишь — да нет, ну это не рассказ, это рок-концерт какой-то: писатель с гитарой на сцене прыгает, а зал беснуется от восторга. А чего ж: бог дал и слух, и воображение, и чувство меры, и талант комедиографа.

Сахновского часто сажают в клетку с надписью «писатель про любовь», как будто он какой-нибудь Олег Рой; это неточно. Сахновский — мастер улавливать в повседневной жизни зоны, где случается нечто неправдоподобное; помнится, у него был рассказ о ссорящихся любовниках: она срывает обручальное кольцо, он швыряет его в окно, кольцо рикошетит об прут решетки — и вновь возращается; занавес. Вот «сюжет Сахновского»: история про то, как воздух из прозрачного вдруг становится цветным; как подходящие друг другу люди умудряются находить друг друга в толпе «ненужных», «неправильных». Метаморфоза эта — когда большое чувство генерируется из каких-то полулюбовей, полуфлиртов — часто происходит на пустом месте, причем феномен этот повторяется, из чего ясно, что способность находить идеального партнера — обнаруживать неслучайное в море хаоса — заложено эволюционно, это особенность человека как вида.

Сначала кажется, что «Острое чувство субботы» — роман в «сахновских» рассказах. Герои разные, но все это жители одного города, и они как-то связаны друг с другом; формальный общий знаменатель — грамматика, повествование от первого лица. Вот уж это «я» так «я»: рассказчик якает не как все кто ни попадя — просто чтоб история выглядела поубедительнее да поестественнее, а моделирует для каждого «я» целый мир, в ручном режиме; это полноценные, яркие, «цветные» «я» — у каждого своя речевая манера, не спутаешь с другой. Виртуоз, что тут скажешь; так-то оно так, однако ж в третьей трети книги выясняется, что автор не планировал делать из этих своих «я» никакого «они». Сахновский-комедиограф и Сахновский-лирик пропускают на авансцену Сахновского-экспериментатора. Ни с того ни с сего — после того как повествование набирает здоровую инерционность, принцип появления и взаимодействия друг с другом персонажей ясен и ждешь того, что цепь замкнется, — композиция рушится, и роман отменяется. Сначала воспроизводится монолог — похоже, невыдуманный — жены аукциониста, «который продал ЮКОС». Затем — история про шведскую лесбиянку, вторгающуюся в семью Набоковых. Потом выполненная в сказовой манере история про Венецию XVI века. Потом — некое упражнение в искусстве магического реализма, про 1982, что ли, год. Сугубо частные истории — и при чем тут ЮКОС, спрашивается? Что означает это амальгамирование фикшна и нон-фикшна? Это исследование, что ли, жизни чувств в экстремальных социальных обстоятельствах? Демонстрация пошлости окружающего мира, особенно неприглядной, когда рядом — настоящая большая любовь? Может, и так; в роман, однако, истории не интегрируются; цветной воздух уносится в вентиляцию; Сахновский сначала выстроил удивительный дом с привидениями — а затем сам выпер их всех к чертовой матери. Странный случай, когда представление автора о вседозволенности, которую дает талант, сыграло с ним дурную шутку.