«Полдня стреляли друг в друга из игрушечных пистолетов»: уралец — о Кормильцеве, с которым работал

Сегодня свердловскому поэту Илье Кормильцеву могло бы исполниться 60 лет. Он скончался от рака в Лондоне в 2007-м.

Кормильцев — автор большинства песен группы Nautilus Pompilius, переводчик, редактор, выпускавший первый иллюстрированный журнал в Екатеринбурге. Вместе с ним над журналом работал философ Александр Перцев. Наш журналист Мария Семинтинова записала его воспоминания о Кормильцеве и о том, какие события подталкивали его к творчеству.

— Мы выпускали с ним вместе первый иллюстрированный журнал в Екатеринбурге, который назывался «МИКС» сокращенно, а расшифровывалось его название как «Мы и культура сегодня». К этому журналу был причастен и закладывал его [писатель] Андрей Матвеев, были причастны другие известные люди, но я его начал делать вместе с Ильей с четвертого номера. Это был роскошный журнал, и просуществовал он достаточно долго. И [в нем] мы опередили свое время. Всё, что мы там делали, вошло в моду года через четыре.

Илью я знал как человека совершенно незаурядного, у него была феноменальная способность к языкам. Он написал песню, которая сделала всю перестройку, строго говоря. Это «Скованные одной цепью». Он песню написал очень интересно. Переводил одно время с итальянского языка всякие кинофильмы, которые показывали, и потом его позвали в Ревду, куда приехала команда строителей из Италии делать кирпичный завод. Илья вместе с ними жил, и у него было, как говорится, два мира и два образа жизни, которые сочетались и не сочетались. И вот тогда он и написал её.

Итальянский был его любимым языком. У него имелась дача в поселке Коркодино, из которой предыдущие шесть жильцов выбыли в связи с посадкой [в тюрьму]. Потолок был 1,75 метра высотой, о который все всё время шоркались, натирали лысину, а еще — толстые вековые доски толщиной сантиметров 15. Там Илья лежал, читал итальянские стихи, вспоминал английский и писал что-то своё, удивительное.

Однажды к нему пришли двое местных. Он навозил откуда-то белого песка и сделал дорожку в огороде очень извилистую длиной метра три. Они пришли и сказали: «Дай воды попить». А про дорожку спросили: «Че это? Для воды, наверное». Он сказал, мол, да, для воды. И после написал стих про грека или римлянина, к которому спускались двое персов, чтобы его убить. Вот в таком он жил фантастическом и интересном мире.

Илья Валерьевич, конечно, всё время хотел чего-то нового, языков он знал шесть. Изучал иврит и составлял на нем фразы, которые звучат совершенно непривычно.

Мы никогда не ссорились, хотя Илья в личном плане был человек очень своеобразный. Однажды я принес [на работу] два игрушечных пистолета, которые щелкали пистонами очень громко — как настоящие, и мы по полдня точно стреляли друг в друга, при этом пытались искать всякие разные тонкие слова. Он был очень тонкий филолог. Однажды мы два часа искали слово, чтобы перевести точным языком Библии Толкина. Мы нашли в конце концов это слово — зияние.

Он занимался химией, и половина его песен — про нее. Понятия химические вовсю пестрят, надо только приглядеться.

Ему было тесно в Екатеринбурге, очень скучно. Он собирал вокруг себя всех людей, которые могли бы его развлечь, но ему всему этого казалось мало, поэтому вот он вдаль и укатил. Я считаю, что это один из самых ярких людей, с которыми мы общались, к сожалению, очень мало.

Это была поэзия мирового уровня, безукоризненная и очень тонкая, он вполне мог стоять рядом с Ницше и Бродским. Кормильцев был человек протестный, заявлял о себе. При этом он был страшно скромным, говорил: «Я что-то как-то отличаюсь от остальных людей». Я отвечал: «Илюша, ты гений». «Да нет», — говорил он. Очень был в себе парень неуверенный, сложный, любил скандалить, потом мириться, потому что ему нужна была эмоциональная подпитка.

И больше всего он не любил безразличие.

Ранее мы публиковали отрывок из книги про Nautilus Pompilius, в котором рассказывалось, как Кормильцев делал бомбы. Больше воспоминаний о нем — вот тут.

А здесь история о том, как распалась группа, из первых уст.