«Время все переосмыслить»: директор музея ЕЦ — о работе в период пандемии и о плюсах, которые в этом есть

С 16 марта Ельцин-центр находится на карантине из-за пандемии коронавируса. И вот уже три месяца гигантское здание такое пустое, каким не было, наверное, никогда. Можете убедиться сами, посмотрев наш фоторепортаж.

Мы поговорили с директором музея Бориса Ельцина Диной Сорокиной о том, как они справляются с работой в онлайне, как пандемия сказалась на финансовом состоянии центра, почему он не будет открываться сразу, как только разрешат, и кто из сотрудников ЕЦ больше всего рад сложившейся ситуации.

— Почему Ельцин-центр самым первым из культурных учреждений города ушел на карантин? Как далось это решение?

— Сразу после 8 марта мне буквально посыпались письма из музеев и просто от моих коллег из Европы и других стран. Стало очевидно, что ситуация набирает очень серьезные обороты, и уже тогда мы стали обсуждать, что делать и какие шаги предпринимать.

Решение принималось оперативно, но с учетом специфики работы различных направлений деятельности Ельцин-центра. В плане музея в первую очередь стало очевидным, что нужно закрываться. Потому что экспозиция очень интерактивная, предполагает контакт с посетителями.

А еще ведь есть рестораны, кафе и прочее. Пытались учесть специфику каждой из площадок, но стало очевидным, что нужно принимать меры, и 16 марта мы закрыли свои направления, предоставляя возможность арендаторам Ельцин-центра решить для себя, когда они будут закрываться.

— ЕЦ пустует уже три месяца. Сколько людей здесь было раньше?

— Ежедневно нас посещало от 7 до 12 тысяч человек. В выходные, конечно же, больше. Поэтому до сих пор очень странные ощущения, когда никого нет.

— Тяжело было в первое время? Привыкать к тому, что никого нет...

— Я очень хорошо помню выходные до дня закрытия. То есть 14-е и 15-е число. Это было такое сюрреалистичное ощущение — еще 8 марта Ельцин-центр был наполнен людьми, которые, нарядные и красивые, пришли отметить сюда праздник в кругу семьи и друзей, а потом — опустевшие залы. Очень резкий контраст.

— Пришлось ли пойти на сокращения, уходя на карантин?

— Сохранить людей было для нас абсолютным приоритетом, так что сокращений у нас не было. Но мы перешли на четырехдневную рабочую неделю, просто потому что востребованность сотрудников на месте не такая высокая, как в былые дни.

Например, присутствие смотрителей сейчас не требуется, но зато четыре раза в неделю мы проводим наши онлайн-семинары и занятия, так что сотрудники все равно включены. Зарплаты от этого немного снизились, но они есть.

Сейчас у меня в штате около 70 человек. Все сотрудники, с кем мы ушли на карантин, продолжают работать.

— Как вы налаживали работу и взаимодействие с сотрудниками, отправив их по домам?

— Мы запустили целый ряд программ и уже на вторую неделю начали интенсивный курс занятий для своих сотрудников. Начали с прочтения литературы по исторической специфике, особенно с учетом того, что в основном наши сотрудники — это молодые люди, которым все же необходимо дополнительное погружение в исторический контекст.

Так что, когда мы вернемся с карантина, с нами будут опытные экскурсоводы — не просто того уровня, с которым мы вышли на изоляцию, но прочитавшие теперь несколько книг, огромное количество статей и материалов. Они будут подготовлены уже по-новому, и, я думаю, они и на материалы будут смотреть совершенно иначе.

— Гордитесь своей командой?

— Да, у нас отличная команда. Это удивительное, уникальное место, и я очень горжусь тем, что мне выпала честь работать здесь.

— А в плане взаимодействия с аудиторией тяжело было адаптироваться и начинать делать все онлайн?

— Переключения как такового не потребовалось. У нас и раньше все записывалось — любая лекция, любая экскурсия. Мы их публиковали, просто не в таком количестве.

Так что мы вышли на карантин с огромным количеством контента и материала, получив, по сути, отличную возможность для того, чтобы им поделиться. За эти месяцы мы опубликовали уже более 20 экскурсий.

В какой-то момент нам даже пришлось снижать количество наших постов и публикаций, потому что мы поняли, что их слишком много и аудитория может от этого устать.

— Когда вы записывали все экскурсии и лекции, думали, что когда-нибудь это настолько пригодится?

— Мы не могли и предположить, что это так нас спасет. Все это делалось просто для истории. Сейчас наши коллеги из архива за эти три месяца переработали огромное количество материала и сделали наконец работу, которую давно мечтали сделать. И очень этому рады.

— Звучит как что-то положительное во всей этой ситуации. Что еще хорошего дала самоизоляция Ельцин-центру?

— Сейчас есть прекрасная возможность и время все переосмыслить, оценить свои ресурсы по-новому, распределить, сбалансировать и выйти на новый уровень.

И, конечно, сделать то, что мы очень часто не успевали сделать даже в обычные и «технические» дни в течение года.

Всю прошлую неделю, например, коллеги из экспозиционно-выставочного отдела работали над чисткой президентского кабинета. Сделали химчистку ковра, помыли люстру... А коллеги из мультимедиа занялись заменой проекторов. У нас ведь экспозиция насыщена с технологической точки зрения, поэтому вернуться мы хотим с хорошей, качественной картинкой и контентом.

— Насколько Ельцин-центр готов открыться, если сделать это разрешат, скажем, в конце июня?

— Мы будем принимать решение, основываясь не только на общих рекомендациях, но и на понимании того, где в Ельцин-центре есть уязвимые места и нужно принимать дополнительные меры.

Вряд ли мы откроемся сразу, как только разрешат. Мы всегда были местом встреч и позиционировали себя так. Очень важно смотреть на нас как на место, куда человек мог бы прийти со своими близкими друзьями или где он мог бы познакомиться с кем-то. Мы не хотим забегать вперед, потому что очень важно создать максимально безопасное место, где эти встречи действительно могут происходить.

Сейчас безопасное пространство — это онлайн. Именно поэтому мы будем продолжать работу в нем и дублировать информацию. А к открытию будем принимать еще более жесткие меры, чем будут от нас ожидать.

— О каких мерах мы говорим?

— Дезинфекция всего помещения, маски, перчатки, навигация по центру. Нужно понимать, что Ельцин-центр в этом году не будет таким, каким он был до ухода на карантин. Потребуется время, в том числе и массовое применение вакцины, чтобы мы полноценно вернулись к тому количеству посетителей, которое мы видели раньше.

Это будет невероятно сложно. Очень многие говорят, что вернуться полностью будет сразу же невозможно.

— Как думаете, после снятия ограничений возрастет интерес людей к учреждениям культуры, которых они так надолго лишились?

— В Европе, например, уже открылись музеи, в основном это художественные галереи, где возможно дистанцирование от художественных работ на стенах или от скульптур. И сейчас проходимость у них — менее 20% от их былых цифр. Люди опасаются пока. Так что люди не сразу вернутся в такие места, как музеи и культурные центры, в том числе из-за опасения возможного заражения.

— Из-за пандемии в нашей жизни появились маски, социальная дистанция, работа только в онлайне... Что из этого останется с нами и после?

— Безусловно, мы очень сильно адаптировались к онлайну за эту время. Я общалась с коллегами, в том числе из других стран, и все сейчас понимают, что, не имея возможности провести какие-то международные конференции в этом году, мы рассматриваем возможность переноса их даже не на более поздний срок, но в онлайн.

И тем важнее будет после роль культурных центров как места. Прийти в место, где ты сможешь как раз отключиться от этого онлайна, побыть один на один с произведением искусства, с обстановкой или с человеком — в этом будет ценность таких центров.

Ну, а маски — это неизбежный атрибут, который останется с нами на очень долгое время. В азиатских странах ношение масок в общественных пространствах — это уже выработанная привычка. У нас ее пока нет, но она появится.

— Не думаете, что люди привыкнут все делать удаленно и так и останутся в онлайне?

— Все равно людям очень важен физический контакт, а такие площадки, как Ельцин-центр и музеи в целом, — это места встреч, где люди видятся, общаются, где делаются какие-то высказывания. Поэтому мы очень ждем возвращения с карантина и снятия ограничительных мер. Потому что для нас важно общение с нашей аудиторией. Да и горожане, мне кажется, уже чувствуют нехватку даже просто места, где можно побыть, куда сходить.

Не хватает тех вещей, которые мы раньше отчасти недооценивали, потому что это казалось привычным и обыденным.

— Но при этом активную работу в онлайне ЕЦ продолжит и после возвращения к привычному режиму работы?

— Меньше онлайна у нас точно не станет, и лайв-мероприятия всегда будут дополнены онлайн. Вообще интересно смотреть, как быстро мы адаптируемся. И если бы не эти возможности, я не знаю, как бы мы смогли с этим справиться. Мы имеем инструменты, о которых не могли подумать лет десять назад. Случись эта ситуация в 2010 году, мы были бы в совершенно иных условиях.

То, что у нас есть возможность продолжать работу, — это феноменально.

— Следите за количеством просмотров своих записей и трансляций? Их стало больше?

— Наша аудитория онлайн за эти месяцы существенно расширилась. За три месяца мы по количеству просмотров видео имели те же показатели, что за весь прошлый год. Это около миллиона просмотров. Мы не медиаканал, и для нас это очень-очень большие цифры.

Мы следим за всеми просмотрами. Такие встречи, как, например, с Екатериной Шульман или Людмилой Улицкой, набирали сотни тысяч просмотров. Есть более нишевые программы. У них просмотров меньше, но мы не будем от них отказываться. Да, важно иметь яркую персону, которая сможет представить определенную позицию, но для нас важнее отображать именно многообразие мнений.

— Вы говорили, что экспозиция в музее интерактивная и с ней сложно будет открываться. Что тогда будете показывать людям?

— Мы сейчас готовим выставочный проект, с которым планируем открываться. Это будет проект, который мы делаем совместно с ГЦСИ, и он будет в арт-галерее.

Он посвящен МЖК (молодежный жилой комплекс. — Прим. ред.). Мы будем представлять историю молодежного движения, расскажем про сам феномен МЖК, что он значил, как люди в этом участвовали, как это повлияло и на самосознание людей. Также планируем публиковать и книгу об этом. Часть материала представим в Ельцин-центре, часть — на площадке ГЦСИ.

Мы работали над этим проектом больше года, он должен был открыться еще в апреле, но сроки постоянно сдвигаются. Все музеи сейчас вынуждены сдвигать свой выставочный план. Зато у нас появляется все больше материалов и интересного контента, который мы можем предложить нашим посетителям.

— Как в финансовом плане справляется Ельцин-центр, когда нет посетителей и доходов от продажи билетов?

— Мы, к сожалению, должны были существенно пересмотреть наши бюджеты и очень многое урезать. Отказаться, например, от некоторых проектов, которые мы планировали на этот и даже следующий год, либо перенести на более позднее время, когда мы будем понимать, что это будет возможно. Потому что, если нет большого потока посетителей на проект, на который мы рассчитывали, не имеет смысла открывать его сейчас.

— Зато расходов на коммуналку, наверное, стало меньше.

— Точных цифр я не предоставлю, но операционные расходы, действительно, сократились значительно. Нет таких счетов за электроэнергию — потому что все перешли на работу из дома и в здании остались только резиденты, офисные помещения.

— За годы жизни в Екатеринбурге и работы в Ельцин-центре жалели ли вы хоть раз о принятом тогда решении (в 2016 году Дина Сорокина переехала из Нью-Йорка и возглавила музей ЕЦ. — Прим. ред.)?

— Нет, совершенно. Были очень сложные времена в начале, когда мы только пускали корни, когда были нападки на нас, критика, но та волна поддержки, которую мы получили тогда, стоила абсолютно любых трудностей.

Все это стоит того. И Ельцин-центр сейчас даже трудно сравнить с тем, каким он был в 2015–2016 годах, когда мы только открылись. И очень многие еще до карантина, когда приезжали к нам, говорили: «Мы не можем поверить, что вам всего пять лет. Такое ощущение, что Ельцин-центр был всегда».

И мне кажется, это такое очень правильное ощущение органичности и естественного присутствия. Люди сами делают выбор, и то, что обычно нас посещают тысячи человек в день, — это как раз показатель того, насколько востребованы наши программы.