«Из лагеря мне дал сбежать немецкий охранник»: история 95-летнего ветерана из Екатеринбурга

— Вам, наверно, нужна героическая история: самолёт сбил, два танка подбил. У меня нет ничего такого, — предупредил нас Михаил Викторович.

Ветерану Великой Отечественной войны Михаилу Викторовичу Фильдштейну 95 лет. Живёт в самом центре Екатеринбурга в одном из старинных особняков на улице 8 марта. Работал на Уралмаше старшим мастером, главным механиком на энергетическом предприятии. У него двое детей, трое внуков. Полтора года назад он похоронил жену.

У Михаила Викторовича загорелое лицо. На днях он вернулся из Израиля, где гостил у родни. Он часто путешествует, мечтает и строит планы. Так и сказал нам — то ли в шутку, то ли всерьёз: «Мечтаю жениться, чувствую, ещё год один поживу — привыкну к одиночеству».

Он встретил войну в 17 лет, был военным трубачом в полку. Его воспоминания связаны с одной из самых горьких страниц в истории Великой Отечественной войны — с Киевским котлом, когда в 41-м году наши войска попали в окружение и, говоря языком сводок, понесли большие потери. В Киевском котле погиб Юго-Западный фронт. Четыре армии были разгромлены, две армии — частично. Фашисты в своих сводках объявили, что в плен было захвачено 665 тысяч бойцов и командиров Красной армии.

Михаил Викторович не любит «гладких» героических фильмов о войне, потому что видел, что всё было не так пафосно. «Негероическая» (он сам так сказал) история героя войны — часть нашей Победы, давшаяся тяжело. Ещё в 16 лет трубач полка вытаскивал раненых в первые трагические дни войны, прорывался из окружения по оккупированной Украине, потом воевал на передовой.

— В 16 лет я окончил 10-й класс, хотел быть лётчиком, героем, но меня не брали из-за возраста в училище лётное, в военные институты. Писал везде, чтобы взяли, даже Ворошилову писал. Мне отвечали "подрасти немного — поступишь". Я играл на трубе в школьном оркестре, и меня пригласили в полк воспитанником в духовом оркестре. Капельмейстер говорил моим родителям: "Дома тут при вас сын и отслужит, под юбкой" (смеётся). А в мае 41-го всю нашу дивизию поднимают, в вагоны товарные грузят — и на Украину. Мы думаем, кого-то ещё освобождать поехали. Тогда освобождали, помню, Западную Украину — такой момент был в истории. А мы, оказывается, ехали на свою войну под Киев.

С мая по июнь постоянно тревоги были учебные, марш-броски. Знали ведь там наверху, что война начнётся. 22 июня, после объявления Молотова, я подал сигналы — общий сбор, тревога. Нас построили, полковник сказал: "Дудки — в обоз, музыкантов — в санитары". И мы пошли на запад, шли пешком, три часа в сутки давали отдохнуть. После первых боев началось отступление, снова дошли до Киева. Под Киевом провоевали месяц. Моя задача была, туда (на передовую) — патроны, назад (от передовой, к госпиталю) — раненых.

Потом, когда немцы пересекли Днепр выше и ниже по течению от Киева, мы оказались в котле. Отступать было поздно. Помню, мы шли по Крещатику, сначала организованно было всё, потом всё перемешалось, я не мог найти никого из своей дивизии. Мы оказались на каком-то острове, вокруг болота. Среди нас было несколько генералов, организовали там штаб. Но что они могли сделать в этом штабе…

Помню, среди нас был лётчик, капитан, герой Советского Союза. Он ночью ушёл с этого острова, пробрался в деревню, привёл нам лошадь и корову. Мы их на части разорвали. Не знаю, как мне достался кусок мяса, сварил в каске вместе с головастиками из болота. На всю жизнь запомнил, как было вкусно это. Во время окружения был ранен, они (немцы) нас всё время поливали (бомбили). Но там же такие у людей ранения были, руки оторванные, я ведь санитаром был... А у меня лёгкое ранение, осколочное. Зажило.

— Мы стали прорываться к линии фронта. Пешком прошёл от Киева до Таганрога. Ночевали в украинских деревнях. Ни разу не помню, чтобы нам отказали хозяева. Нас кормили везде — и где голодно было, и где сытно. Кто чем мог. Женщины нам говорили «У мене ридный сын ушёл воевати, я не знаю чи живы, чи ни», вот в каждой хате нас так примерно и встречали. В каждой хате кто-то из родных был на фронте, и к нам тёпло относились.

Два раза попадал под облавы. Отправляли в лагерь. Один раз бежал, когда нас вывели на работы. Охранник был обычный молодой парень, почти мой ровесник, музыкальный очень. Мы с ним немецкие оперетты вместе пели. Я ему прямо сказал, по-немецки, как мог: "Я уйду". Он демонстративно отвернулся. В другой раз попал под облаву в доме, где мы остановились. Тогда нас должны были направить в Германию, в лагерь. Я понимал, что не выживу, медосмотр будет, тут же выявят, что я еврей. Мы сбежали вместе с товарищем, пока вели колонной.

Больше под облавы не попадались. Фронт перешёл возле Александровки под Кропоткиным. Начал искать куда деваться, куда мне, к какой части приткнуться. Наконец, меня и других, кто перешёл линию фронта, «подобрал» СМЕРШ. И в кутузку нас. Допрашивали. Кого-то из арестованных в штрафбат отправили. А меня в обычную часть, на фронт. Так и довоевал обычным рядовым. И после этого много тяжёлых, эмоциональных моментов было. Но самый тяжёлый, напряжённый момент за всю войну для меня — это то, что случилось под Киевом в 41-м году.

— Украину хорошо вспоминаю всегда, после того как к нашим пробирался через украинские деревни. А сейчас я даже не смотрю по телевизору то, что происходит на Украине. Вообще не смотрю телевизор. Всё враньё — такое у меня впечатление. Насмотрелся. После войны поначалу были фильмы, как один солдат целый взвод берёт. Как всё гладко было.

Мы герои, а немцы — дураки. Нельзя так. Да, немцы потеряли миллион семьсот тысяч, а мы не можем точно сосчитать, у нас на миллионы счёт погибшим идёт! А нам такие фильмы показывали, как всё гладко было. С тех пор, видимо, не доверяю телевизору. Может, не прав я насчёт кино. Наверно, и хорошие, душевные фильмы о войне из-за этого отмёл. Хотя «Семнадцать мгновений весны» смотрел с удовольствием. Понимаю, что брехня (выдумка отчасти), но красиво как, чувства патриотические поднимает, за душу берёт!