«В сентябре это не закончится»: репортаж из самого тяжелого отделения в «красной» зоне 40-й больницы

— Не торопитесь, если не хотите попасть на одну из наших коек, — старшая медсестра 40-й больницы Наталья Завьялова показывает нам, как правильно надевать одноразовый медицинский скафандр.

Сначала шапочка, потом комбинезон. Местный лайфхак — прорезаем в рукаве дырку для большого пальца, сверху закрепляем второй перчаткой, высокие бахилы-ботфорты приматываем скотчем для надежности. Мы еще не добрались до очков и маски, а я уже немного устала.

— Как вы вообще в них работаете?

— Привыкли. Один костюм на четыре часа. В эти четыре часа сотрудник не может ни поесть, ни попить, ни в туалет сходить. Сейчас, слава богу, памперсы уже не носим. Сначала не знали, на сколько нам хватит костюмов, поэтому перестраховывались, старались экономить. Сейчас уже все нормально, — подключается к разговору заведующий инфекционной реанимацией 40-й больницы Дмитрий Бельский. И фломастером пишет на белой, будто гофрированной ткани защитного костюма свою группу крови.

Это такие местные приколы — кто-то рисует на плечах погоны и сам себе присваивает звание генерала. Кто-то оставляет крупными буквами имя на груди. Впрочем, написать имя — вполне практичная затея, узнать друг друга в этих нарядах нереально, видно только глаза.

И вот, наконец, полностью экипировавшись, мы заходим в «красную» зону. Будто в открытый космос. В отделении светло и тихо. Так тихо, что слышно, как дышат пациенты на ИВЛ. Просторный коридор. А по бокам за стеклянными стенами реанимационные палаты на две койки. Их здесь 12. Половина из них сейчас пустые. В каждой палате за отдельной прозрачной перегородкой сидит медсестра. Она здесь постоянно, отдежурит одна — придет другая. В отделении работают семь врачей и 16 человек из числа среднего персонала.

— В чем функционал врача?

— Система назначения лекарств. Контроль над основными жизненно важными функциями. Мониторинг аппаратной поддержки, аппаратного дыхания, искусственной почки. Пациент не всегда поправляется. Иногда он идет на ухудшение. И, чтобы вовремя принять меры, нужен контроль.

— Много у вас сотрудников переболело?

— Ни одного.

— Как вам это удалось?

— Видят, с чем работают, поэтому берегут себя. Во-первых, это острая респираторная вирусная инфекция. Для нее есть система защиты. Когда на тебе маска второго-третьего класса, костюм защиты и очки, заразиться очень сложно. Главное — это защита верхних дыхательных путей и глаз. Поэтому все это вполне реально.

Связь с «чистой» зоной здесь держат с помощью рации. Мы идем от палаты к палате. В каждом боксе — две койки и блок сестры, похожий на аквариум. В мирное время разделение потоков происходило по диагнозам пациентов: в одном боксе кишечная инфекция, в другом — инфекции центральной нервной системы.

— Здесь пациент лежит на аппарате вентиляции. А вот этот человек на неинвазивной вентиляции легких. Это разная степень тяжести легочного повреждения. Есть пациенты на высоком потоке. Это новая современная технология, которая позволяет не переводить пациентов на искусственную вентиляцию легких, и благодаря этому летальность значительно ниже.

— Если пациент лежит на ИВЛ, то какой у него шанс выжить?

— Мировая статистика говорит о том, что от 70 до 100% случаев летальны. ИВЛ — это не то средство, которое позволяет на 100% вылечиться от коронавирусной инфекции. Это детская палата, но сейчас ситуация такова, что детей стало намного меньше, чем взрослых, поэтому дети лежат сейчас в другом месте.

— Когда к вам поступает пациент, вы можете дать ему шансы? Сможет ли он выздороветь?

— Реаниматология базируется на некоторых шкалах. И существуют шкалы с прогнозируемой летальностью. Мы понимаем, что некоторые пациенты, которые к нам приезжают, пойдут по самым тяжелым путям лечения. Допустим, когда у пациента отключается много систем и органов и развивается полиорганная недостаточность. И этот человек будет болеть очень долго, тяжело и плохо. С высокими шансами неблагоприятного исхода. Чем больше систем задействовано в патологическом процессе, тем ниже шансы на благоприятный исход.

— В марте, когда начались первые вспышки и в Екатеринбурге официально объявили пандемию, вы знали, что это так надолго?

— Мы заходили в пандемию, оглядываясь на Китай и Европу. Мы понимали, что это продержится четыре месяца или полгода. И понимали, что мы первыми зашли и последними уйдем. Мы пережили эпидемию гриппа 2001 и 2009 годов. Это были примерно идентичные больные. И, оглядываясь назад, мы видели, что мы выходили примерно 4–6 месяцев. Вот зашли мы в феврале, сейчас август. Месяца два назад здесь было очень жарко, работа кипела. Вас бы никто сюда не пустил.

— В сентябре все закончится?

— Скорее всего, в сентябре не закончится. И надо понимать, что осень на Урале — подъем респираторных вирусных заболеваний. Я думаю, что будет микст. Вообще, я хочу ошибаться, но мне кажется, что коронавирус со временем станет обыкновенной респираторной вирусной инфекцией. Как свиной грипп. Поначалу с ним тоже было и плохо, и тяжело. И работали тогда в тяжелых условиях, не было СИЗов и костюмов, персонал тогда в большей степени переболел. Свиной грипп был страшнее, с одной стороны, и легче, с другой — были препараты, которые помогают именно от этого вируса. Отличие данного вируса в том, что таких препаратов нет.

За разговорами заходим в сестринский «аквариум». Если врач назначает препараты и определяет лечение, то медсестра за всем этим следит, ведет учет состояния пациентов. В сестринской стерильная чистота и навесной ящик со всем необходимым.

— Антисептик, мыло, салфетки одноразовые, умывальник. Все приспособлено для жизни в автономном режиме. Мы с вами находимся в инфекционной реанимации. Мы должны быть готовы к тому, что в реанимацию могут поступить различные пациенты с разными инфекциями. И основная наша задача — это не допустить распространения инфекции из одной палаты в другую. Здесь система вытяжки одна. В соседнем помещении система вытяжки совсем другая. Это отличает нас от реанимаций общего профиля, от реанимаций поливалентных. У нас есть шлюзы, боксы и отдельные помещения. В поливалентных реанимациях может быть один зал, а в нем могут стоять 20 коек и персонал может находиться где угодно. Вот такие у нас особенности наблюдения за пациентами.

На каждой койке антисептик, перед любой манипуляцией сестра или врач должны обязательно обрабатывать руки (даже несмотря на то что они в перчатках). Температура в боксах всегда одинаковая — 21 градус. Все оборудование в основном западное. Все же оно надежнее и долговечнее, — говорит врач.

— Расскажите про самые тяжелые случаи.

— Самые тяжелые были месяц назад. Сейчас самый тяжелый вон там лежит, с искусственной почкой.

— У реаниматолога есть возможность узнать, как складывается жизнь пациентов, которые уже выпустились?

— Они не сразу уходят домой. Они переводятся в отделение. Ты всегда заинтересован в судьбе своих пациентов. Тебе интересно, выздоравливают ли они. У нас есть единая лабораторная база. Я могу отследить, как движутся мои пациенты в отделениях. Даже в мирное время, не только во время пандемии. В моей практике ничего не меняется. Потому что, когда люди лежат в реанимации без одежды, с искусственной вентиляцией легких, с датчиками на руках, это совсем другие люди. Когда они приходят, они даже не похожи друг на друга. Это очень радует, когда ты видишь, каким он был и каким стал.

Это действительно радует врача, когда больные выздоравливают и возвращаются к жизни. Самые тяжелые — это те, кто лежит на искусственной вентиляции легких. У них долгий восстановительный процесс. Они уходят в отделение, потом на реабилитацию. Это происходит очень долго. Не день и не два. Это недели и месяцы.

— За время пандемии через вас прошли сотни человек. Были пациенты, которые запомнились?

— У нас было очень много молодых пациентов. До сорока лет. Они все врезались в память, потому что молодежь. Мы всегда считали, что молодые люди тяжело не болеют. А оказалось, что болеют. Долгое время у нас лежал пациент на неинвазивной вентиляции легких.

Есть пациенты из разряда бойцов. Вот ему ставишь цель, и он через не могу, через слезы делает то, что ему сказано. Есть такая методика лечения пациентов, называется пропозиция. Пациент укладывается на живот и в таком положении проводит 16 часов. Вот попробуйте дома лечь на час. Прикуйте себя трубочками, проводочками. Наденьте на лицо маску, которая очень сильно давит, и лягте на 16 часов. Эти бойцы заслуживают уважения даже докторов, так как это колоссальный труд. Это самая простая и самая эффективная методика. Для человека, который находится в сознании, это колоссальный труд.

— Сколько максимум дней лежал пациент на ИВЛ?

— 35 суток. Он выжил. Есть ведь и другие проблемы, связанные с искусственной вентиляцией легких. Это, например, внутрибольничные инфекции. Практика осложнений, связанная с вентиляцией. Проблемы с кормлением пациента. Важно понять, когда пациенту нужно изменить систему ИВЛ. В общем, это целая наука.

Пока мы говорили и смотрели, как устроена «красная» зона, прошел час. Мы отправились на выход. Оказалось, что правильно снять костюм — это тоже целый ритуал. Сначала нас обрызгали раствором хлорки, а после — деталь за деталью — сняли скафандр. Уже на выходе я заглянула к врачам отделения, чтобы сказать спасибо.

— Вы настоящие герои!

— Зря вы так говорите. Здесь нет ничего героического. Это просто наша работа.

Недавно мы брали интервью у главного врача 40-й больницы Александра Прудкова. Он говорил нам о второй волне коронавируса и пациентах на ИВЛ.

Мы рассказывали о том, кого теперь тестируют на коронавирус в приоритетном порядке. Также врач 40-й больницы с пациенткой из реанимации показал упражнения по реабилитации после коронавируса, их нужно делать всем.