Сергей Маковецкий: «Наши ток-шоу — это какое-то патриотическое кликушество»

Народный артист России Сергей Маковецкий приехал в Екатеринбург с «золотомасочным» спектаклем Театра имени Вахтангова «Дядя Ваня». Постановку Римаса Туминаса покажут 30 и 31 января в Театре юного зрителя. Накануне спектакля мы встретились с артистом и поговорили о фильмах Балабанова, телевизионных ток-шоу и инстаграме.

— Для вас ведь Екатеринбург совсем не чужой город, вы здесь снимались. А еще здесь, недалеко от вашего отеля, жил Алексей Балабанов, с которым вы дружили и работали над несколькими картинами.

— Это гений. Это очевидно так, справку Алексей уже получил — временем. Мы с ним сделали пять фильмов, и жалко, что только пять. Я хорошо помню Алексея Октябриновича и очень его люблю. Жалею, что, когда был в Петербурге, редко ему звонил, все время оставлял это на потом. Сейчас я прекрасно понимаю, что никогда не нужно оставлять на потом. Знаете, когда рядом есть любимый человек, ты думаешь: «Я Лешке потом перезвоню. Ну конечно, я его потом приглашу в театр». Хотя однажды я его с трудом затащил на спектакль. Он говорит: «Серега, ну я не люблю спектакли…» Но когда посмотрел «Дядю Ваню», изменил свое мнение. Есть режиссеры, которые театр не любят — любят кино. Вот Балабанов обожал кино, обожал озвучивание. Много раз у него спрашивал: «Леша, а зачем мы звучим? У нас прекрасная черновая фонограмма». А он мне: «Серега, это кино...» И продолжал свой процесс. Он давал актеру совсем другую задачу — или просто менял текст. Брал и менял текст. Я удивлялся — не будет ведь синхрона, а он говорил: «Давай попробуем сказать вот эту фразу, а не ту, которая была во время съемки». Леша всегда до конца доводил свой киносъемочный процесс — даже во время озвучивания. Многие режиссеры сейчас, если есть чистый звук, хватаются за работу с радостью, что не надо звучать, не нужно тратить деньги, заказывать студии — и продюсеры этому очень рады. И тем не менее Леша Балабанов обожал, чтобы все было озвучено.

— Для многих в нашей стране главная картина Балабанова — это «Брат 2».

— И я понимаю почему — это создание нового героя. Данила Багров — это абсолютно новый персонаж девяностых годов. Человек, который умеет делать виртуозно то, чему его научили, — очень профессионально убивать. И он при этом не одноклеточный. У него есть свой кодекс правды: «В чем правда, брат?» Это герой, и даже предыстории не надо — и так понятно, что человек прошел какие-то горячие точки. Не каждому художнику удается создать образ, который олицетворяет время. Данила Багров, на мой взгляд, был прекрасным олицетворением времени, при этом настолько обаятельным.

— А сегодня такой герой настоящего времени есть?

— Не знаю. Боюсь, что нет. А кто? Даже если мы с вами пофантазируем — кто сегодня может быть героем? Растерянный человек? Конформист? Бизнес-менеджер? А это что, интересно? В «Брате 2» я сыграл Белкина, и после этого мне стали выдавать сценарии с банкирами, а я сказал: «Товарищи, эта тема сыграна. Она для вас закрыта Балабановым». Так же, как после «Жмурок» я сказал, что закрыта тема бандитов. Уже сыграна. Я не знаю, какой сегодня главный герой, в 2020-м. Молодой человек, у которого нет ни страха, ничего?

— Боюсь, что это может быть чиновник. У меня были студенты, прекрасные ребята, которые на полном серьезе говорили, что мечтают стать чиновниками.

— Нет, чиновник — неинтересно! Мне интересно молодое поколение, которое сегодня все находится в технологиях, в зазеркалье. И попробуйте это у них отобрать. Вот пример, когда парень ударил учительницу. Я прекрасно понимаю: он не видел, кого бьет. Не учительница была перед ним, а нечто — он был в своем странном мире. Поэтому, когда у него выдернули наушники, он ответил, не видя, кто перед ним. Если бы он на секунду мог взглянуть и понял, что это его учительница, такого бы не было. А в интернете сколько кадров, когда мама просто отключает мобильный телефон в то время, как маленький, девятилетний ребенок играет в этом гаджете. И какие проклятья из уст этого маленького человека можно услышать! Вот это интересная тема, а не чиновник. Ну что чиновник: воровал, ворует и будет воровать. Еще по Гоголю: «Начала церковь строиться, но сгорела». Помните городничего? «Да и лучше б больных было поменьше. Да вы не волнуйтесь, лекарств дорогих мы не употребляем. Человек простой: если умрет, то и так умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет». Попечитель богоугодных заведений, а такое ощущение, что слова написаны сегодня. Делать из них героев не хочется.

Тем не менее он и строил: возьмите Петербург. Другого за повинность Петр вешал как Гагарина, а на Меншикова сколько ни докладывали, тот только палкой получал — потому что Петр видел, сколько Меншиков делает. Из современных чиновников героев не сделаешь, а вот молодежь интересна. Я все никак не могу освоить эти гаджеты, а они как ловко...

— У вас, кстати, очень активный инстаграм!

— Да если бы я его вел, что вы. У меня меньше всего подписчиков, потому что я этим не занимаюсь, под настроение все делаю. А, как мне объяснили, инстаграм — это серьезная работа, ежесекундная, ежеминутная. Поэтому нанимаются специальные люди, которые знают, как этим управлять, как продвигать. Если вы мой инстаграм внимательно посмотрите, увидите, что я там появляюсь с большими паузами и только под настроение, чтобы им с кем-то поделиться. А сколько было случаев, когда я выкладывал, потом пересматривал и думал: «Нет, что-то мне самому это не интересно» — и удалял.

— А обратная связь? Что напишут в комментариях, «зайдет» или нет, лайки — это все интересно?

— Просто смотришь иногда: «Спасибо, мы рады, любим, были, смотрели» — и пролистываешь. Если в этом сидеть, то с ума можно сойти. «Ах, какой он замечательный, пятое-десятое! Как мы обожаем этого артиста!» Если ко всему этому серьезно относиться, можно сойти с ума.

— Сейчас же есть интернет, и многие молодые режиссеры вообще не думают о телевидении — не стремятся получить эфирное время.

— Мне сказали, что сейчас все лучшие проекты будут в интернете. Говорят, что и темы будут другие, и не нужно будет ждать милости от каналов — дадут ли они деньги на проекты. Я слышал, что сейчас все «там» будет.

— Вам интересно то новое кино, которое сейчас?

— Скажу честно: я залезаю в интернет только тогда, когда мне надо что-то выяснить, — диагноз персонажа, которого я играю — что такое деменция, например. Как в спектакле «Папа», с которым мы тоже приедем скоро, 10 февраля. Там человек болен деменцией, и, чтобы понять, что это такое, какие симптомы у болезни и почему она возникает, идешь в интернет. Или просто что-то узнать тебе, какую-то информацию — я тогда залезаю в интернет. А просто бродить по пространству, где кто-то кому-то что-то сказал… У меня нет, как вы понимаете, ни «Одноклассников», ни Фейсбука — не потому, что я это не принимаю, просто это не мое. Я не могу просто там сидеть, потому что я видел, как это доходит до «клиники». Моя партнерша однажды спрашивает у меня: «Серега, поможешь мне? Я что-то сцену не понимаю». Я говорю: «Сейчас, мы отыграем первый дубль, у меня возникла одна идея». «Стоп, снято», надо готовиться ко второму дублю, и я иду к ней, пытаюсь что-то сказать, а она в это время в телефоне. Звучит «Внимание!», и она поднимает глаза с совершенно другим выражением лица, счастливая, зомбированная, убирает телефон в карман. Ну что, милая моя, иди в задницу и больше ко мне не подходи. Это крышка уже, когда в последний момент умудряются телефон в карман сунуть после «Мотор, камера!» — и на «Начали!» начать слезливую сцену играть. Я не «бурчу» и не хочу выглядеть ворчуном, но так же нельзя.

— Но ведь в этой цифровой штуке продолжается та же самая жизнь, просто в виртуальном пространстве.

— А зачем мне ее знать? Я ее что, не вижу на улице? Хотите сказать, что по нашим федеральным каналам идет непроверенная информация? Не такая, какая она есть?

— Однобоко, на самом деле.

— Я же смотрю не только наши федеральные каналы, но и другие. Я смотрю информацию, слушаю ее. Понимаете, наша профессия не терпит суеты. Я ведь живой человек, и меня тоже беспокоит то, что происходит. Но мне не хватит души, если я на все буду реагировать. А на сцену мне с чем выйти? Тащить за собой сегодняшний день? Он есть во мне, ни к чему его тащить. Я не очень люблю гулять в этом зазеркалье, зачем? Чтобы что узнать? Что дважды два — четыре? Чем меня может удивить интернет? Ну, какой-то сплетней, неожиданной информацией. Я удивился, а дальше что? Не говорю, что выступаю против этой жизни — да и какая разница, все равно технологии будут двигаться вперед, куда-то что-то будут вживлять. Да на здоровье, но я этим пользуюсь только по необходимости или когда мне интересно почитать об Иване Васильевиче Грозном все, что можно. Нет же точных данных исторических, в основном воспоминания иностранных послов. Все сгорело — поэтому каким был Иван Васильевич? Даже его иконописные лики разнятся: где-то он похож на Дедушку Мороза, где-то на Петренко покойного. Смотришь и думаешь: нет, это, наверное, чересчур, никто не поверит, уж больно на Деда Мороза похож.

— Про интернет: самой громкой темой прошлого года в Екатеринбурге был сквер. В мае горожане выходили на защиту от постройки храма зеленого участка в центре города. Вся страна обсуждала это противостояние, и даже у артистов, приезжавших к нам на гастроли, первым вопросом было: «А что там со сквером и храмом?»

— Слышал. Но, сказать честно, не вникал. Слышал о том, что «храм, сквер», «сквер, храм», но не стал углубляться в эту тему, не помню почему — не потому, что равнодушен. Наверняка голова была занята чем-то другим, а может, просто показалось, что проблемы нет. Знаете, мне иногда кажется, что все подобные вещи делаются условно. Когда больше не о чем говорить и надо чем-то привлечь внимание — давайте будоражить тему Украины постоянно или еще чего-то. Иногда включаешь телевизор, и везде одна и та же тема, на всех этих ток-шоу, которые я ненавижу. Если есть что-то, что я не люблю, — это как раз они, потому что это не ток-шоу.

— С Украиной ведь сделали совершенно жутко: у моей подруги из-за этого поссорились мама и сестра.

— Я думаю так: те ведущие ток-шоу, которые есть на наших каналах, просто непрофессионалы. Этим они делают своей стране не самые приятные вещи. Если они олицетворяют страну, то это не очень хорошее олицетворение. Ведь ток-шоу — это право высказаться каждому человеку. Мне интересно мнение не тебя как ведущего, а того человека, которого ты пригласил. И мне интересно услышать все мнения и самому решить, на чьей я стороне. У тебя как у ведущего может быть свое жесткое мнение, ты можешь его высказать в конце. Вот это ток-шоу — когда я даю право высказаться каждому, чтобы зритель принимал решение. А не тогда, когда у тебя в ухе есть суфлер, ты задаешь вопрос человеку, а он тут же начинает говорить не то, что написано в программе, и ты начинаешь его «запикивать». И самым «приятным» моментом для меня всегда бывает такая шутка от ведущей: «Реклама, вернемся», и я думаю: вернутся к тому человеку, которого прервали рекламой, или нет? Боже упаси, никогда. Наши ток-шоу — это высказывание какой-то одной, своей позиции, а это неправильно. И когда ты смотришь на такое, понимаешь, что это пародия, а не ток-шоу. Это какое-то патриотическое кликушество, которое ни к чему не приводит, а только вызывает удивление у людей и негатив. Нельзя так по-хамски вести себя со своими гостями, если вы их пригласили. Или для чего это? «Давайте пошумим?» Для рейтингов?

— Да, рейтинги у этих шоу очень высокие, их все смотрят.

— В том-то и дело… Все смотрят. Я не смотрю эти ток-шоу, потому что мне, во-первых, не нравится то, как они себя ведут, мне не нравится их откровенное хамство с кем можно. С кем нельзя — там просто поцелуи Леонида Ильича — и то это детский сад по сравнению с тем, как ведущие зацеловывают тех, с кем нельзя спорить. А с кем можно, тем затыкают рты. Я однажды смотрел ток-шоу Опры [Уинфри] и, даже не в совершенстве зная язык, видел, как она умеет поднимать тему, как она немножко в стороне, как публика в зале принимает стороны людей — кто прав, кто виноват. Публика принимает! Я сидел и не мог оторваться, хотя понимал, что опаздываю. Опра не лезла в кадр, не говорила все время, никого не перебивала — но она так подавала тему и так внимательно слушала, что зал воспринимал, потому что все слышал. Ток-шоу — это когда я вас слышу и даю вам право высказаться, даже если с вами не согласен. Так что у нас ток-шоу нет — у нас крик, ор.

— Но «Вечерний Ургант» вы посещаете регулярно.

— А потому что это легко, потому что Ваня — очень добрый человек. Он доброжелательный. Если вы внимательно на него посмотрите, то увидите, что он ко всем своим гостям так относится. Он умеет прекрасно пошутить, и сам формат его программы — это создание хорошего настроения после тяжелого трудового дня, как сам Ваня говорит. Ведущий не должен быть злым и циничным. И знаете, как очень многие, за хорошие деньги… прекрасно быть патриотом, имея другие гражданства. Это я не о Ване Урганте, а о тех ведущих. Ванечка — умница, с ним хорошо, с ним комфортно, я же чувствую отношение к себе. Я вижу и в кадре отношение к вам, если вы приходите к нему в гости. Если он вас пригласил, значит, вы ему интересны — а даже если и не интересны, вы ни на секунду об этом не узнаете.

— У нас в области есть такой город Богданович, там недавно уволили сотрудницу кинотеатра за то, что она не выполнила требования: 50% отечественного проката, 50% — зарубежного. Администратора освобождают от должности за то, что она на «Т-34» и другие российские картины не смогла продать столько же сеансов, сколько у нее собирают в прокате иностранные фильмы.

— А она-то здесь при чем? Это глупость! Просто надо отчитаться, надо найти «стрелочника», раз есть такое постановление — вот и увольняют. Хочется сказать: вы что, с ума сошли? Она-то здесь при чем? Люди не пошли на эти фильмы — и я догадываюсь почему. Наши люди не любят, когда их в чем-то насильно убеждают. Наш человек, с одной стороны, имеет добрые качества, — как говорится, «в драке не помогут — в войне победим», — идет смотреть и видит очень много «шапкозакидательств». А враг-то был очень серьезный. И я лично не очень люблю смотреть картины, где много патриотического пафоса. И чем больше рекламы вокруг фильма, тем меньше у меня желания идти смотреть его. Я так устроен — может, и другие такие? «Идите смотреть! Это нужно видеть!» А можно мне самому решить, куда мне идти, а куда не ходить? Поэтому люди и выбирают фильмы: этот хороший, а тот — достаточно средний, несмотря на то что там очень много патриотизма. Во всем есть перебор: где-то ногти стригут, а у нас люди сразу же по локоть. Мы, к сожалению, люди с перебором — и страна у нас с перебором. Где просто сказать — у нас митинги, а где нужен этот митинг — там шепотом: «Тихо, все хорошо, все замечательно, приезжайте к нам еще». А женщина, которую увольняют, совсем ни при чем. Ведь зритель не пошел. Или она не предлагает, как в «Кавказской пленнице» — в сцене, где билетики продавали, помните? Но ведь она собой не может заполнить этот кинозал и своими родственниками, как бы ей ни хотелось. Значит, это вопрос к людям, и тогда это серьезный вопрос.

— Или к фильму.

— Помните, в свое время фильм Михалкова собрал гораздо меньше зрителей, чем «Яйца судьбы» — почему? С одной стороны, это грустная ситуация, потому что какой-то фильм примитивней собирает гораздо больше зрителей, чем серьезное произведение. Это же страшная ситуация, какими мы стали — может, благодаря вашему интернету, где все достаточно усредненно, где нет больших произведений. ЕГЭ— это плохой экзамен, потому что не надо читать. И дети не хотят читать: «Нет, мы не хотим тратить время, дайте нам краткое изложение!» И что происходит, who есть кто кому. А описания Гоголя, Толстого — зачем они? И в этом беда интернета: усредненная, сжатая информация, якобы не надо тратить время. А когда читаешь или перечитываешь «Над пропастью во ржи», до сих пор сердце бешено колотится, когда подходишь к финалу и герой говорит: «Тебя выгнали, выгнали из школы». Вот я недавно взял и перечитал, в своем зрелом возрасте. У меня не было той реакции, которая была в 15 лет, но сердце до сих пор отзывается тем стуком — может, я вспомнил детскую реакцию? А вы согласитесь, что из-за интернета дети перестали читать?

— Читают меньше, да.

— Значит, раз они перестали читать, может, им и кино нравится совсем другое? Больше комиксов, а не серьезные человеческие проблемы. Да на черта нам это смотреть? Поэтому и получается: с одной стороны, вы говорите, мол, интернет, — вот мы делаем сейчас интервью для интернет-портала, — а с другой стороны, человек благодаря ему лишается скачкообразной энцефалограммы и она становится прямой линией. Но так, к сожалению, бывает, когда уже нет жизни. У нас она пока трепыхается, но я боюсь, как бы не стала прямой.