«Екатеринбург — столица майонеза, а не стрит-арта»: интервью с уличным художником Ромой Инком

В последние дни Екатеринбург снова всколыхнула тема стрит-арта. Вокруг теперь уже скандальной работы Покраса Лампаса разгорелся настоящий конфликт, который дошел до угроз от православных активистов. Весь город обсуждает, должно ли уличное искусство быть «легальным», может ли оно кого-то оскорблять, и является ли современное искусство чем-то ценным вообще.

Мы поговорили с одним из самых известных уличных художников Екатеринбурга Ромой Инком. Он не понаслышке знает, каково это, когда твои работы уничтожают, умеет провоцировать людей и власть и тоже не раз высказывался против агрессивных защитников «правильного» искусства.

— Расскажи, как ты пришел в стрит-арт, сколько лет тебе было?

— Я из семьи художников, мои мама и дедушка — люди творчества. Сам начал заниматься этим со школьных парт. Рисовал какие-то эскизы, скетчи. Но активно этим заниматься с 2010 года примерно. Появился фестиваль «Стенограффия», мне стало интересно, как у них это все происходит, начали появляться интересные работы художников нашего города. Я подумал, что это то, что я хочу делать, чему бы я хотел посвятить свое время. Художественного образования у меня нет.

— Как себя сейчас чувствует стрит-арт в России?

— Я бы сказал, что интерес к уличному искусству сейчас возрос. Не у людей — у них он по-прежнему на среднем уровне. Он возрос у бизнеса. Чаще торговые центры, еще какой-то бизнес стал обращаться к уличным художникам. Они видят, что стрит-арт растет, появляются музеи уличного искусства, имена художников становятся известнее, у них есть желание приобщиться. Вообще, раньше ведь у художников были протекторы. Они находили им заказы, платили им, за счет этого они жили и работали. У них тоже были своеобразные ограничения — нужно было нарисовать барона, какого-нибудь Папу или библейский сюжет, но художник мог это сделать своими методами, у него была постоянная работа. Мне кажется, сейчас точно такая же история, но уже в духе нашего времени.

— Если так, то почему постоянно закрашивают ваши работы? Мусоргского, покеболы, надгробия? Почему власть это делает?

— В случае с Мусоргским и покеболами — это ведь объекты городской среды. У нас в планах благоустройства города нет пункта «Стрит-арт». У власти нет понимания, что из этого может вырасти. Если бы у нас в городе был оригинальный рисунок Дали, наверное, он бы сохранился. И, опять же, если бы он появился в тот момент, когда Дали только начинал, его точно так же могли закрасить, никто бы этому значения не придал. У нас не делается расчет на будущее, не стараются, как на Западе, сохранять такие работы. Есть и вторая сторона — это коммунальные службы, которым зачастую пофиг, что написано на стене, что там нарисовано. Что касается надгробий — это провокационная работа, критикующая власть. Им не нужно, чтобы лишний раз про это вспоминали, думали.

И еще другой вопрос, как у нашей власти в голове формируется это — на стенах есть нелегальная реклама, реклама наркотиков, алкоголя. И почему-то они существуют себе, никто их не закрашивает, а как только появляется несогласованный арт — это как красная тряпка для них, нужно обязательно его смыть.

— У тебя нет обиды? Ты тратишь кучу времени, материалов, стараешься, а это по непонятным причинам закрашивают.

— Никакой обиды нет. К этому нужно быть готовым — это нелегально, это может кому-то не понравиться. Ценность работы — в первых реакциях, в том, как это считывается людьми. Мне не интересно, что с работой происходит потом. Я эти работы отпускаю, и они живут собственной жизнью, сами взаимодействуют с людьми.

— Если вернуться к политике. В городе иногда появляются работы с политическим подтекстом, и мне почему-то кажется, что они всегда несут некий оппозиционный посыл. То есть видно, что ты, например, не топишь за власть. Среди твоих коллеги есть люди, которые ее поддерживают?

— Не знаю. Многие топят не против власти, а против конкретных их действий, которые приводят к определенным последствиям. Власть сама по себе — это не плохо. Это лучше, чем анархия. Я в свое время задавался вопросом — если я нарисую президента где-то. Без каких-то подсмыслов, просто портрет на стене. Как бы это выглядело? Люди наверняка считали бы это таким образом, что я за президента. В этом есть изюминка — образ абсолютно нейтральный, но считывается, как в плюс. Думаю, когда-нибудь я нарисую.

— Как думаешь, его закрасят?

— Ох, я не знаю. Интересно было бы нарисовать его где-то нелегально, хотелось бы посмотреть, как его смывают, или как комиссия вокруг него собирается и думает, что с ним делать. Вроде нельзя, а вроде он есть. Было бы прикольно попробовать.

— Уличный художник, который нелегально рисует что-то на стенках, изначально не должен быть нигилистом или бунтарем?

— Изначально — нет. Вообще сложно сказать, кем должен быть художник и какие у него могут быть мотивы рисовать именно нелегально. Нелегально рисуют для остроты. Для того, чтобы выразить то, что нельзя. Это не совсем бунт. Люди ведь нелегально рисуют и какие-то ромашки. Художник изначально определяет свои мысли, то, что он хочет выразить, а уже потом — как он хочет их выразить.

— Ты рисовал для фестиваля «Карт-бланш». Как он появился?

— Я не знаю, как появилась изначальная идея. Не буду говорить, кто конкретно ее автор. Я бы не сказал, что это была какая-то «ответка» легальным фестивалям. Скорее, это вопрос «нужности». Если есть легальный фестиваль, почему нет нелегального? Если есть вилка, почему нет ложки? Должна была быть альтернатива, и она появилась. И она даже более необходима, чем легальные фестивали. А вообще, практика показывает, что люди у нас не готовы пока к такому искусству. Эта неготовность является следствием либо узких взглядов, либо нежеланием воспринимать то, что им чуждо.

— То есть фестиваль был сделан не в противовес «Стенограффии»?

— Я так не думаю. Это, скорее, было сделано для альтернативы — это разные понятия. «Хотите — вот вам путь легальный фестиваль, тут вы можете делать огромные проекты, у нас большие бюджеты, мы вас привезем, увезем, вы потусуетесь». А есть «Карт-бланш» — здесь действительно уличное искусство и уличные художники.

— Но вы их подкалываете, иронизируете.

— Мы когда-то ходили на интервью, там был Евгений Фатеев, и в разговоре я услышал такую вещь: «Не надо спорить, не надо ругаться и заниматься этими подколами. Мы уже поговорили со Славой ПТРК и договорились, что будем спокойно существовать вместе». Ну, окей. И тут бах, и появляется эта стенка. Она выглядела как стеб, пусть и не самый жесткий. А то, что происходило дальше — это просто крутая история. В общем, можно подкалывать и шутить, но главное — не перегибать палку. И вообще, было бы круто, если бы на следующий год они сделали что-то совместное.

— Назови три самые крутые работы Ромы Инка.

— Да у него крутых-то и нет работ. А это кто вообще? Если серьезно, я не делю работы на крутые и не крутые. Из любимых — наверное, моя первая работа — трафарет «Бог временно недоступен». Она позволила мне понять, что я сделал правильный выбор, и стрит-арт — это то, что мне нужно.

— Мы с тобой переписывались по поводу того, что «Стенограффия» теперь будет согласовывать свои работы с епархией. Ты тогда написал: «Люди, не могущие посмотреть на работу «Черви» и принять факт смерти пионеров и режима их породившего, достойны только ширпотреба их зашоривающего. Его они и получат». Что это значит?

— Это значит то, о чем мы и говорили — если человек узко мыслит, если он не хочет развиваться, если он считает свою точку зрения единственно верной, то он в какой-то момент вместо еды получит суррогат или витаминку, которая будет насыщать его организм, но эстетики в этом не будет никакой. Если ему еще скажут, что так правильно, то эти витаминки он будет есть до конца жизни. Он будет достоин дешевых китайских вещей, которые неприятны в ношении, но они будут дешевыми, популярными и правильными. Потому что ему объяснят, что так правильно. Он будет достоин смотреть плохо сделанные фильмы, которых и так очень много в кинотеатрах. Этого они будут достойны, и это они будут получать.

— В манифесте одного паблика писали, что работу «Черви» должны закрасить, потому что у нее нет высокой нравственной цели. Она вообще должна быть у искусства?

— А как они вообще это определили? Почему они берут на себя право рассуждать о нравственности. Закрашивая чужие работы, они берут на себя амплуа Господа Бога, который в состоянии решать, что у нас нравственное, а что нет. Художники этот момент не решают, нравственно или нет — это не про визуальное искусство, а про пропаганду. А если они этого не понимают, то у них проблемы. Им нужно почитать книги, походить в музеи, изучить историю.

— Екатеринбург — столица стрит-арта в России?

— Не знаю, нет. Не могу сказать. Раньше, наверное, да, сейчас этот термин выглядит странно. Екатеринбург — столица майонеза, а не стрит-арта.

— У уличных художников, как правило, есть основная работа? Как они зарабатывают?

— У меня очень долгое время была работа, я работал в наружной рекламе, мы по ночам ездили и клеили рекламу на щитах, тянули баннеры. Мне платили за это деньги, на них я покупал краску и делал свои проекты. Потом меня уволили, сейчас я зарабатываю тем, что беру художественное оформление, мы открыли мастерскую с девушкой. У нас сформировалась команда. Мы делаем инсталляции, раскрашиваем бары. Нам за это платят деньги, которые мы, опять же, тратим на краску, чтобы рисовать что-то свое. Другие художники работают в смежных областях, как правило, это дизайн.

— Назови диапазон — сколько минимально ты можешь попросить денег за работу и сколько просил максимум?

— Минимально могу попросить чаю мне налить. В среднем, минимально — 10 тысяч рублей, я что-нибудь нарисую. Максимум — запрашивал 2,6 миллиона.

— И дали?

— Нет, не дали. Но запрашивал.

А недавно Е1.RU брал интервью у основателя фестиваля «Стенограффия» Евгения Фатеева, который считает, что уличное искусство не теряет свою выразительность от согласований с чиновниками или представителями церкви.