Герцог и молекулярная кухня

С потолка свисала вязанка лука, почти касаясь лепестком прозрачной золотистой шелухи лысины дворцового повара. Лысина блестела, как наполированная, и даже, когда под порывом сквозняка настенные факелы вспыхивали ярче, пускала в разные стороны лучики.

«Его в солнечный день святым отцам нельзя показывать - канонизируют», - несмотря на плохое настроение, улыбнулся про себя герцог, внешне сохраняя абсолютную серьезность.

У повара же серьезность была всеобъемлющей, безо всяких внутренних улыбок.

Мало того, чем больше чем он изучал пергамент, который принес герцог, тем сильнее эта серьезность напоминала угрюмость. Кустистые седые брови, похожие на подбирающиеся к темени усы средних размеров, все больше сходились к переносице и выгибались недовольным углом. Дыхание его приобретало все более и более шипящее звучание, можно было подумать, что в ноздрях повара маленькие человечки разожгли по самовару и сейчас их энергично раздувают.

Из-за угла кухонного стола выглядывали, блестя глазами, поварята, которые еще не изучили, что вот именно такое сопение не влечет за собой ничего хорошего. Весь же прочий кухонный люд незаметно испарился из помещения от греха подальше.

В сводчатой зале, привыкшей к стуку ножей, крикам, шипению жира, капающего с туш, целиком запекающихся на огромных вертелах, наступила ошеломляющая тишина.

Казалось даже, что бульон в котле притих, стал булькать потише и сменил звонкое бряканье крышки над собой на деликатное постукивание.

Муха-ветеранка, выжившая в борьбе с мокрыми тряпками и намазанными мёдом бумажными лентами, залетела в открытое окошко под самым потолком, сделала разведывательный круг и, почувствовав предгрозовое затишье, стремительно вылетела наружу.

- Ваша светлость, а, ваша светлость? Это кто ж такое удумал? Не иначе как чудик с башни?

Герцог, до этого с пониманием следивший за траекторией полета мухи, вздрогнул не столько от неожиданности, сколько от тембра голоса, дрожащего и негодующего.

- Да, вы правы. Он самый. И я примерно знаю, что вы по этому поводу думаете.

На самом деле долгие размышления были не в стиле главного повара. Он предпочитал действовать. В прошлый раз, застав дворцового алхимика в кладовой, повар гнал его через весь двор, размахивая чем-то очень похожим на самый большой ухват, который герцогу доводилось видеть. При этом повар кричал, что не позволит «всяким там» рыскать по кухне и воровать честную еду для «непотребных фокусов». Самым приличным эпитетом, который был употреблен им во время этой занятной сцены, было что-то насчет шелудивого пса, которого следовало бы сварить живьем в содержимом выгребной ямы.

- И что на этот раз? В позапрошлый этот… - повар замешкался, явно подбирая выражения, и герцог не стал ему мешать. Размышление затянулось. – …этот человек перепугал всех несушек, яиц два лукошка отборных унёс. Весь курятник с перепугу трясся, лучшие несушки. Сказал, для гомункулуса. А что получилось?

Что получилось – знал весь дворец. Алхимик вылепил из переваренных желтков что-то невнятное, потом, судя по клубам ядовито-зелёного дыма, искрам и яростным крикам, которые становились все тише и тише, пытался оживить созданное. Потом оно еще долго воняло из одной из запертых комнат, поскольку ученый муж «не терял надежды».

- Потом – вино. Это было очень хорошее вино, ваша светлость. Его ваш дядюшка еще прислал, помните?

Герцог печально кивнул. Он помнил. Вино было потрясающее, двадцатилетнее, дивного урожая.

- Так ведь все как есть пропало. Плеснул туда из мензурки и говорит: дескать, теперь мельчайшие частицы сдвинутся, структура поменяется, не вино будет, а чисто амброзия райская. Дал поваренку на пробу – тот, дурак, два зуба об это вино из усердия сломал. Вредитель, одно слово. Теперь тем вином только гнёт на бочках накрывать.

И так продукты на него, окаянного, переводим. А тут еще вон что. Куда ему такая прорва, это ж на год еды. Он там что, готовить будет?

Герцог поднял на повара ясные и чуть печальные глаза и кивнул.

- Да, милейший. Герцогиня съездила в гости к кузине – новое веянье в Европе, говорят. Мо-ле-ку-ляр-ная кухня. Так что на герцогиню можно будет не готовить.

Глаза повара округлились.

-Ваша светлость, да как же… Это ж верная погибель! Нельзя же, вот так, в расцвете лет! Отговорили бы ее, а?

Герцог грустно покачал головой.

- Вы знаете герцогиню. Если модно – значит, модно. Убеждал, давал на реторты с реактивами посмотреть – и слушать не хочет. Провел в лабораторию, где гомункулус был – там, кстати, до сих пор до конца не выветрилось – сказала: «У всех бывают неудачи».

Не знаю, что и будет.

- Так, может, хватит, а, ваша светлость? – повар перешел на шепот - Всего и делов-то – святым отцам словцо шепнуть. Кстати, тут как раз и оказия будет – из аббатства прислали ягнёнка, просили приготовить. Я сам бы и съездил, отвёз, побеседовал. Сам-то инквизитор – человек понимающий, культурный, поймет.

Герцог задумался и молчал, но, к радости повара, лоб у него немного разгладился от морщин.

- Не надо, не говорите с ним. Привозите сюда. Пригласите на ужин, от меня лично. Я его до трапезной мимо гомункулусовых покоев и провожу. Глядишь…

Повар рассмеялся. Он стукал себя по коленям и лысине, и смех его раскатывался по кухне, отражаясь эхом от начищенных медных котлов. Не в силах успокоиться, он помахал герцогу, мол, всё понял, будет сделано, и заспешил к выходу, утирая одной рукой выступившие слезы.

Инквизитор не переносил сильных запахов. Однажды он даже хотел закрыть дворцовую сыроварню по той причине, что «пища, даденная Господом, так пахнуть не может».

Герцог улыбнулся вслед повару.

Приятно, когда тебя понимают.