Вращение без права остановки

Фестивальное кино, чернушный синопсис, притом — дебют драматурга-театрала из российской глубинки, что может быть во всём этом привлекательного? Только лавры «Кинотавра», где фильм собрал весь пьедестал, способны заманить редкого зрителя на широкий экран. А может, прокатчики поступили назло Никите Михалкову с его ММКФ — дескать, мы не против крутить ленты без запаха «возрождённой державности», от которой уже попахивает гнильцой. Как бы то ни было, Сигареву-провинциалу проще переложить на язык искусства забавы народные: выпил, закусил и уже не обидно поворачиваться задом к боярскому лесу. Какой-никакой, а протест.

С первых минут сюжет фильма полностью соответствует названию. Закручивается «Волчок» резвее одноимённой игрушки: снег, менты, неприглядного вида Мурка девяностых спасается от погони. Обессилев, падает в снег, рожает дочку и отправляется в тюрьму на семь лет. Потом возвращается, чтобы подарить малолетней обузе волчок и снова усвистать. Отдать дань своим взрослым «игрушкам»: водке, украшениям, дяде Мише, дяде Толе, дяде Игорю… Ну а девочка, за неимением другого (светлого) примера, неожиданно полюбила ту, чей инстинкт материнства находится в противозачаточном состоянии.

К слову, Яна Троянова смачно сыграла эгоистичную стерву, и каждый раз вместе с девочкой нехотя ждёшь её появления в кадре: вот, что-то изменится? Ан ничего. Меняется только расположение бутылки водки относительно героини. Полина Плучек на её фоне смотрится слишком заторможено, зато её семилетняя героиня ведёт игры куда более занимательные. Вместо пазлов на полу — узоры крови с молоком, вместо мячика — кирпич, а взамен плюшевого ёжика — живой, на целых пять минут. Ну а настоящий талант юной рукодельницы проявляется в плетении узоров из конфет, цветов и ленточек. На близлежащем погосте.

Именно кладбищенская тема, будучи самой интересной и, пожалуй, ключевой, отражает все неровности сигаревской картины. Мамину идиотскую сказку про волка девочка неожиданно восприняла в духе дзен: как новую реальность, как момент просветления. Приём, который так и подмывает сравнить с «китайским волчком» — тем, кто не знает, это такая юла, способная переворачиваться в процессе вращения. Девочка-тормоз перестает существовать сразу после смешной фразы: «А спорим, зуб сильнее больно, чем тонуть?» И ведь истину глаголет божие дитя. А новый объект любви, будучи на порядок круче предыдущего, соглашается. Ибо открытие рождает творчество, юная душа начинает созидать, а не разрушать — не это ли цель всех буддистских перевоплощений?

Так, уже на полпути к финалу «мир иллюзий» картины, хоть и неуклюже, сменяется миром действия. Ещё немного, и Синх с Шьямаланом уйдут на заслуженную пенсию. Игрушка сломается, и родится хищник. Но Сигарев, кажется, сам испугался открывшимся возможностям нового полёта, предпочтя «синицу в руке», а попросту отправив девочку вместе со зрителем нарезать круги под звуки старых песен о главном. Ну то есть созерцать водку, кровать и округлости заигравшейся мамаши. Форма, стиль и даже кое-какая любопытная символика остались, а вот содержание безвозвратно ушло. Из второй части картины зритель выцепит разве что уместные ассоциации с дождём (спасибо оператору и его ракурсам сверху) и весьма неплохо обыгранную философию сильной-слабой женщины (снова респект Трояновой). Да, такой вот парадокс, иные эгоистичные персоны умеют не только крутиться по жизни как волчки, но и вращать мир вокруг себя. Отчего окружающим их людям живётся отнюдь не легче.

Лишь в концовке Сигарев возвращает зрителя к идее «тонуть не больно», пуская мать и дочь параллельными курсами в разное бытие… не поздновато ли? Финал со всей его берёзовой символикой выглядит по-артхаусному шаблонно. Но это всё же лучше, чем примитивная трагедия. И радует, что, выражаясь языком формановского героя, режиссёр «хотя бы попытался». Просто, честно, без сопливых нравоучений показать душу российской глубинки. Которая всё ещё гостит у Бунши: и тебя вылечат, и меня вылечат.