Аркадий Застырец, поэт, журналист

Аркадий Застырец, екатеринбургский поэт и журналист, рассказывает трогательную историю про детские игрушки из загадочного материала "папье-маше".

Папье-маше

В этом смешном слове есть что-то от папы и мамы. От них я и узнал впервые о материале, из которого делаются настоящие куклы для театра. Папа однажды решил изготовить одну такую – запросто, прямо у нас дома. Он насадил на бутылку из-под вина огромный комок пластилина и ловко придал ему черты будущего Петрушки. Когда пластилиновая болванка была готова, нашлась работенка и для меня – наклеивать на нее мокрые обрывки газетной бумаги. Это было здорово, но главным образом потому, что сердце мое замирало от предвкушения того волшебного момента, когда вся эта ерунда, весь этот, в сущности, подмоченный мусор обретет окончательные контуры и краски веселого человечка. Но папа так и не довел дело до конца – они с мамой уехали в Брянск или куда-то еще. И долго две уродливые газетные половинки несостоявшегося Петрушки валялись на кухне. На мои предложения что-нибудь с этим сделать бабушка отвечала решительным отказом: она не знала секрета грунтовки, а без этой таинственной процедуры невозможно ни толком скрепить, ни как следует раскрасить ни одну кукольную голову на свете. В конце концов она как-то потихоньку выкинула никчемные половинки, и я о них больше не вспоминал.

Не вспоминал, не вспоминал, не вспоминал А потом взял, да вспомнил. И все повторилось: пластилиновая болванка на бутылке, мокрая газетная бумага, две половинки грядущего черепа Но я пошел дальше: выведал у жены секрет грунтовки, скрепил голову тонкой проволочкой, покрыл ее смесью мела и клея и наконец раскрасил. Петрушка вышел хоть куда! Вернее, конечно, Петрушкина голова, потому что она так и провела свою короткую жизнь безо всех остальных частей Петрушкиного тела. Дочери этот чокнутый голубоглазый персонаж с огромным носом как-то по сердцу не пришелся, и я забросил готовую голову в долгий ящик, а точнее – в большой мешок с игрушками. А потом и вовсе выкинул. И снова подмоченный бумажный мусор не достиг волшебного финала, опять скатился в исходное свое состояние. Не помогли грунтовка с раскраской.

Может, как-нибудь еще все произойдет в третий раз и завершится ослепительным триумфом Но на этот счет я не уверен ни в себе, ни в своих потомках.

* * *

В детстве у меня были две любимые елочные игрушки из папье-маше – очень веселая (кажется, пьяненькая) человекообразная ежиха в платьице и зеленой шляпке, и толстый, как шарик, негритенок в красном кафтанчике, в голубой пушистой шапочке и с пучком черных проволочных розог в руке. Я не давал их вешать на елку и, после того, как ее нарядят, брал обоих с собой в постель. Ежихе отводил уютное углубление рядом с подушкой, а негритенка подвешивал к электрической розетке: он висел и покачивал своими колючими розгами. Счастье мое в ту минуту, когда я засыпал рядом с новогодними любимцами, было особого свойства, и вряд ли мне доведется еще когда-нибудь испытать что-то подобное.

Много лет спустя, когда готовилась к печати книжка "Волшебник, Отшельник и Шут", я попросил Леню Салмина, моего одноклассника и прекрасного дизайнера, нарисовать на задней странице обложки того самого негритенка с розгами. И он нарисовал его очень похоже, хотя и не видел ни разу. Но картинка получилась печальная: негритенок лежит на спине, и наверно он умер. Или, уж во всяком случае, заброшен, одинок и неприкаян (хотя в точном значении последнего слова я сильно сомневаюсь). Картинка эта символизирует А впрочем, Бог ее знает, что она символизирует. И неохота ломать над этим голову, потому что, сколько ни ломай, негритенок мой все равно ко мне не вернется – ни в канун Нового года, ни утром Первого мая, ни морозной зимой, ни жарким летом, ни ясным днем, ни в кромешной ночной темноте, от которой он исправно меня охранял.