Борис Годунов надел чиновничий пиджак

В последние дни сентября Екатеринбургском театре оперы и балета состоялась премьера оперы "Борис Годунов".

Спектакль идет 2 часа 20 минут без антракта. Непрерывное действие. Спектакль единый, цельный, страшный, совершенный во всех компонентах - от главного героя до звучания оркестра, хора, до последнего статиста, пишет "Российская газета".

Вместо соболиных шуб на боярах, как и на самом Борисе, чиновничьи пиджаки. Действие происходит в пространстве, менее всего напоминающем патриархальную Русь.
"Бориса Годунова" Мусоргского в Екатеринбургской академической опере к ее столетнему юбилею поставили дирижер Михаэль Гюттлер, режиссер Александр Титель и художник Владимир Арефьев. Выбрана первая авторская редакция - самая лаконичная, без компромиссных, созданных "для разрядки" любовных сцен и апофеоза под Кромами.

По антуражу спектакль можно сравнить с созданием Оруэлла, универсальным для любого безвременья. Вместо церковных колоколов - уличный колокол-репродуктор, откуда вещает "дьяк думный", толпа в трикотаже с капюшонами словно вывалила из заводской проходной, думцы заседают в чиновничьей униформе, положив нога на ногу, и время от времени устраивают потасовки, а ОМОН разруливает людские массы, освобождая начальству дорогу. Но режиссер уходит от деталей-намеков и работает только крупным мазком, создавая не карикатуру, а образ – образ беды. Беда постигла и народ, который все время куда-то гонят и который все время чего-то ждет. И растерянных "святых отцов", утративших ориентиры и выполняющих свои ритуалы по инерции. И безногого Варлаама (Олег Бударацкий), искалеченного очередной священной бойней. И Юродивого (Олег Савка), который в попытках найти во всем этом безумии проблески разума потерял рассудок. И самого Бориса, фанатически взбиравшегося к "высшей власти", пока под ногами не разверзлась пропасть.

Фольклорный мистический рок, что завис над страной и никак не дает ей взмыть к сияющим высотам, снижен до тупой механической силы, движущей людьми независимо от их воли по каким-то своим непреложным законам. На людей надвигаются массивные, но проржавевшие стены башни-каземата, толпам нужно карабкаться по ее металлическим лестницам, словно по замкнутому кругу истории, их фигуры видны в проемах-бойницах - нет ни земли, ни неба, только стены, решетки, щели, грубая крупная кладка.

Самозванец с его интригами ушел на второй план, очистив центральную трагическую тему от обертонов и сделав ее монолитной. Олег Полпудин создает тип стертый, подчеркнуто заурядный, - образ пены, которую вынести на поверхность могут только волны хаоса. Эта пена пузырится в Думе, то сбиваясь в кипящую агрессией горсть, то горделиво распределяясь по начальственным креслам-нишам.

Центральные фигуры возникают из той же массы - как крупный план: проявляются личности. То брезгливо отстраненная литовка - хозяйка приграничной корчмы (Ксения Ковалевская). То Пимен, сурово пишущий "донос ужасный" - исторический приговор неправедной власти (Александр Морозов). Редчайший случай: сын Бориса Федор занял в опере ровно то место, которое ему уготовано Пушкиным, - парнишку поет не полновесная меццо, а реальный парнишка, ровесник царевича, двенадцатилетний Егор Головач из Хорового колледжа. Как рассказал режиссер, Егор и два его малолетних дублера на репетициях сначала были заняты в основном мобильниками, а потом увлеклись и выучили наизусть всю оперу! Это избавление от одной из самых неказистых оперных условностей сразу добавило спектаклю трагического реализма: когда умирающий Борис оставляет ретивому несмышленышу царство, реально страшно становится и за мальчишку, и за страну, обреченную на очередную смуту.

Александр Титель назвал спектакль антиутопией: он высвечивает закономерности русской истории и проецирует их в гипотетическое будущее. Примета времени - нефтяные бочки, ржавые, гулкие и уже ненужные: их еще можно выкатить, как бочку вина, тянущей руки черни, но и этот последний паек отечества иссякает. Алексей Тихомиров партию Бориса ведет на все более натянутом, до разрыва жил, нервов. Незабываем предсмертный монолог: агония великолепного человеческого экземпляра, перемолотого в фарш тем, чего он домогался, - мясорубкой по имени власть. Суд совести становится неотвратимым судом истории; финал близок, и он не оставляет надежды.

Не новичок в екатеринбургском театре, немецкий маэстро Михаэль Гюттлер добился от великолепно сыгранного оркестра той трагической сверхплотности, перенасыщенности и одновременно парадоксальной "пустоты" звучаний, какие характерны для Мусоргского, еще не искаженного творчеством благодарных потомков. От едва слышного вздоха-стона до крика - диапазон хора: словно многоголовая змея, вздрагивая всем телом, толпа покорно тянется на закланье (хормейстер Эльвира Гайфуллина). Это спектакль ансамблевый в том высшем значении слова, когда мастерство музыканта неотделимо от актерского вдохновения, - нам не "играют оперу", а ее проживают до полной гибели всерьез.

Премьера в Екатеринбурге точно и бескомпромиссно выразила импульс, который вызвал к жизни "Бориса Годунова": нескончаемую боль. Она подтвердила, что есть, в сущности, две разных оперы под одним названием: одна, гуманно припудренная многочисленными редакциями - и эта, почти варварская в своей безжалостной правде. Круг замкнулся: первая версия "яростного дилетанта" Мусоргского, когда-то отвергнутая Мариинским театром, снова стала востребованной.

Смотреть весь фоторепортаж Татьяны Андреевой