«Всё это стало какой-то порнографией». Основатель «Другого оркестра» — о конкуренции, концерте с Хаски и закрытии проекта

Екатеринбург — не только одна из рок-столиц России, но и центр необычных музыкальных экспериментов. Один из них — «Другой оркестр», который за 14 лет переиграл массу разных программ, от песен The Prodigy и драм-н-бейса до авторского прочтения классики и концертов с диджеем.

В этом интервью композитор Александр Жемчужников рассказал, почему готов сыграть совместный концерт с рэпером Хаски, зачем нужно слушать турецкую музыку, а также когда он готов закрыть свой проект. Его собеседник — главный редактор E1.RU, а заодно музыкант «Другого оркестра» Александр Ашбель.

— Скажи, на что вообще живет композитор?

— Меня кормит музыка к спектаклям в театре, к некоторым документальным фильмам пишу. Благодаря этому чувствуешь себя более-менее востребованным, пусть даже иногда пишешь не ту музыку, которую хотел бы писать, но по крайней мере это творчество, это твоя профессия. В дипломе написано «композитор», и я работаю по этой специальности.

— А от чего тебя как композитора, говоря по-простому, прёт?

— А вот это одному Ему (Богу) известно. Это непонятная штука. Я сам задаюсь этим вопросом, зачем. Но когда ты пишешь, ты испытываешь какой-то гедонизм 10-го уровня. Особенно, когда что-то получается. Ты кайфуешь от того, что написал ту мелодию — даже если потом музыканты напрочь угробят ее своим бездарным исполнением.

— Расскажу, как я вижу: композиторы написали всю классную музыку прошлого, а в XX веке всю классную музыку написали уже дилетанты, которые захватили поляну. Профессионалы же стали такими заумными фриками, которые то тишину играют, то как будто кошек режут, то с пишущими машинками делают оратории. Зачем сейчас вообще нужны серьезные академические композиторы?

— Этим вопросом я задаюсь каждый божий день. Композиторы будут нужны как минимум пока существуют инструменты симфонического оркестра. Когда дело касается написания струнной музыки для оркестра, нужно уметь для этого состава написать музыку, озвучить ее.

— И чтобы оркестры не играли всё время одного Моцарта по кругу?

— Ну, Моцарта всё равно будут по кругу играть, но академическая музыка второй половины XX века сейчас не особо звучит. Это стало слишком заумным искусством. Отчасти композиторы заигрались, а отчасти это продиктовано тем, что писать как Моцарт уже просто несерьезно: зачем повторяться? Ты хочешь найти что-то новое, создать свой музыкальный мир. Отсюда все эти поиски — хотя, на мой взгляд, мелодия еще не высказала себя целиком и полностью.

— В какой момент у серьезного композитора появилось желание сделать несерьезный оркестр? Всё равно это, как ни крути, поп-проект.

— Когда я еще работал продавцом компакт-дисков, ко мне однажды пришел Александр Газелериди (руководитель творческих проектов Свердловской филармонии, скончался в 2022 году. — Прим. ред.) и говорит: у меня проблема, нужен проект, который бы привлек молодую аудиторию.

Я тогда раздувал за всяких диджеев, вроде Kid Koala, и почему-то с ходу, не раздумывая, говорю: давай концерт для диджея с оркестром сделаем? А он такой: да-да, прикольно — ну и как-то пропал. Вся эта инициатива почему-то умерла. Я подумал, куда можно с ней пойти, обратился к оркестру B-A-C-H, и они с удовольствием это всё воплотили. Думаю, Wide был первым диджеем в России, который сыграл с оркестром.

Потом уже я подумал, что неплохо бы иметь свой оркестрик. Хотелось камерный состав, но чтобы краски всё-таки были побогаче. Поэтому у нас есть три саксофона, две флейты. Это всё оттуда.

— В оркестре нет альтов и медных духовых, зато есть гитара, ритм-секция, вокалисты. Почему так?

— Я понимал, что труба, тромбон — это будет слишком грубо. Тогда соотношение струнных должно быть другим, чтобы инструменты друг друга не перекричали. Грубо говоря, на одну трубу должно быть в два раза больше струнников. Так что это обусловлено чисто технически.

— А возможно ли в принципе изменение состава? Вдруг какой-то краски не хватает?

— Как правило, я обхожусь тем, что есть. Для какой-то специальной задачи могу привлечь еще кого-то, но в целом состав сложился.

— Как ты справляешься с текучкой кадров?

— Состав, который иногда меняется на 90 процентов, всё равно остается «Другим оркестром». Безусловно, есть настолько важные музыканты, что их отсутствие всегда печалит. Но в любом случае остаются партитуры, остается какой-то драйв, и ты пытаешься дать его людям, которые сидят перед тобой.

Я же прекрасно понимаю, что не все у меня в оркестре такие фанаты The Prodigy, например. Они не обязаны воспринимать всё, что делают, но по крайней мере обязаны отрабатывать это и не сидеть с мертвым лицом.

Еще немаловажное звено — это звукорежиссер. По большому счету, это 50% успеха оркестра, потому что он может всё испортить, а может сделать так, что все кайфанут.

— Музыку каких известных артистов ты никогда не будешь переделывать под оркестр — и почему?

— К нам часто обращаются: а можете сыграть, например, Queen, The Beatles, Pink Floyd? Стинга даже спрашивали. Почему я их не буду делать? Во-первых, это не моя музыка. Не хочу, чтобы сейчас фанаты Queen на меня обиделись — нет, это гениальная группа, но это просто не мое.

Когда работаешь с материалом, хочется, чтобы он был «твоим». Хотя однажды был совершенно абсурдный момент. Меня в театре попросили сделать аранжировки песен ABBA, и я оказался в ступоре, потому что музыка этой группы оказалась настолько крутой, навороченной изнутри… Скажем так, и Pink Floyd, и Queen могут иногда и позавидовать.

— То есть возможно, что когда-нибудь тебя «вскроет» группа The Beatles, и ты захочешь сыграть их песни?

— Теоретически да. Но тут еще работает второй момент: сейчас появилась куча оркестров, которые всё это играют. Мы и так были первыми в нашей необъятной стране, а теперь зачем повторять за другими? Я вообще хочу прийти к оркестру из пяти человек.

— То есть композитор Александр Жемчужников изобрел формат рок-группы?

— Вроде того (смеется). Я как-то даже видел афишу группы «Мумий Тролль», и внизу подпись: «Без симфонического оркестра». И вот это круто, мне кажется. Так было года три назад, а сейчас всё это стало просто какой-то порнографией: то-сё, свечи и так далее. На мой взгляд, это уже пошло.

Я старался это делать, потому что вырос на музыке The Prodigy, Nirvana и так далее. Это было естественной частью моей жизни — а тут получается, что всё ради денег. Может быть, там есть исключения, но у меня такое ощущение.

— Ты сказал про музыку, на которой вырос — а что насчет современных артистов? Чьи песни ты бы взял в программу «Другого оркестра»?

— Слушай, ну наверняка есть такие. Последние лет пять в стране происходит очень клевая тенденция, когда возникают совершенно феноменальные группы с ярким имиджем, вокалом, музыкой. Например, «Мытищи в огне» — одна из моих любимых групп современных. Ребята звезд с неба не хватают, а собирают свои клубы на 50 человек, но при этом это реально отрывные. Или вот «Нееет, ты что» из Дагестана.

Если так перебирать, то с Хаски я бы с удовольствием поработал, в том числе вживую. Сейчас в рэпе жесткий кризис, он умирает — а у Хаски есть какое-то понимание того, что он делает. Там, как ни странно, читаются корни из фольклора, то есть ты чувствуешь, что это по-русски сделано. Всё по-серьезному.

— В следующем году оркестру будет 15 лет. Назови три программы, которыми ты больше всего гордишься.

— The Prodigy, обожаю эту программу. «Классика: Reload». И «Акустика 2.0», которая еще будет (премьера 22 ноября. — Прим. ред.).

— Помнишь самое лютое место, где доводилось выступать?

— Это была наша первая «Ночь музыки». Мы играли The Prodigy в гостинице «Исеть» и сидели в разноцветных окнах, а я стоял непонятно для чего внизу на козырьке и пытался давать указания музыкантам, которые находились на разных этажах. Вот это было самое странное мероприятие.

— Правда ли, что ты готов закрыть проект? Если да — когда это произойдет?

— Есть такое желание, потому что бесконечные смены состава вгоняют в ступор, и в какой-то момент ты думаешь: блин, а зачем мне вот это всё? Может, всё-таки группу из пяти человек собрать для удовольствия? Да и потом еще этот момент, что все эти оркестры стали пошлостью. Люди зачастую нас с ними смешивают, а этого бы не хотелось.

— То есть пока к этому просто всё логически идет. А какое-то время ты себе для этого обозначил?

— Ну вот на 15-летие было бы идеально. Отыграть последний концерт и всё.

— А есть же такой формат, вроде франшизы: оркестр Лундстрема без Лундстрема или оркестр Поля Мориа без Поля Мориа. Хочешь оркестр Александра Жемчужникова, который будет жить вечно?

— Нет, мы это похороним сразу.

— Расскажи про свой новый концертный проект, который ты представишь 12 ноября в «Доме музыки». Насколько я знаю, в программе есть две подчеркнуто немодные вещи: поэзия прошлого века и рингтоны. Почему вдруг?

— Вообще, рингтоны там получились случайно. Я давно хотел написать большое произведение для хора на стихи Хармса, потому что мне он очень нравится — но был один момент. На хоровых концертах, как правило, кто-то дает тон для вокалистов. Например, у композитора Гаврилина такую настройку дает гобой, а я решил, что это будут авторские рингтоны, причем их даже можно будет скачать.

— А поэзия Хармса и Мандельштама внезапно возникла или это давнишняя мечта?

— Вообще, с Хармсом у меня было много пересечений. Он еще с консерватории нравился мне своей абсурдностью, детскими стихами совершенно потрясающими. В то же время его молитвы, они же настолько глубокие. То есть человек очень парадоксальный, очень специфичный и талантливый. Это было нечто новое в русской литературе — как и Мандельштам, на его стихи прозвучит концерт для флейты и камерного хора. Там флейта тоже выступает как некий камертон.

А вообще хочу сказать отдельное спасибо хору «Доместик» и дирижеру Марии Аранбицкой за смелость взяться за современные партитуры.

— На этом же концерте заявлена история с Константинополем-Стамбулом. Откуда у уральского парня страсть к Ближнему Востоку?

— Меня давно тянуло к тюркской тематике, еще с романов Яна про Чингисхана и Батыя. Потом прочитал кучу книг и сложил свое мнение, потом на меня произвел совершенно невероятное впечатление Казахстан — и так постепенно я добрался и до Стамбула.

Там я был впечатлен не столько самим городом, сколько турецким фольклором, потому что в жизни не думал, что там есть какая-то серьезная, не туристическая музыка. В итоге я купил там четыре инструмента, начал изучать, что к чему, и понял: а чуваки-то крутые, у них совершенно крутая культура. В итоге решил посмотреть на историю Константинополя-Стамбула сквозь стихи Мандельштама.

— Ты давно интересуешься экзотической музыкой и необычными инструментами. Можешь объяснить, зачем нужно выходить из этой зоны европейского комфорта?

— Во-первых, ты познаешь новый музыкальный мир, новый кайф — и у каждого народа он свой. Через эту культуру ты лучше понимаешь других.

Во-вторых, когда ты изучаешь другую культуру, ты как будто выбираешься в другую страну. Например, я не был в Японии, но даже играя на флейте сякухати, могу понять про страну больше, чем кто-то, кто съездил туда, погулял по улицам, посмотрел и вернулся обратно.

— Тогда давай выберем три туристических направления. Какую музыкальную экзотику ты бы посоветовал в первую очередь?

— Первое: Япония. Слушайте сякухати — это их традиционная флейта, на которой играли буддийские монахи комусо. Это такая немножко медитативная, очень кучерявая штука, она требует особого настроя.

Второе: Индия. Там интересна их классическая музыка — рага. Это сугубо мелодическая штука, очень красивая, но там тоже нужно иметь определенный настрой, чтобы ее поймать, потому что зачастую это очень долгие произведения.

Третье: Турция. Попробуйте послушать их классическую музыку. Она другая, очень сложная, в ней очень много ладов. У нас минор и мажор, грубо говоря, а у них столько градаций, что ухо заворачивается.

А еще клево, что в Турции очень много людей, которые любят свою музыку. Представь, что ты идешь по нашей улице Вайнера, и на ней находятся пять музыкальных магазинчиков, куда ты заходишь и видишь балалайки, гусли, дуделки, шипелки… У нас такое невозможно представить.

— Если не музыка, то…

— По дереву что-то делать. Мне нравится запах дерева. Я иногда дудки даже сам пытался свои делать. Некоторые экземпляры сделаны своими руками.

— Когда было лучше, в 90-е или сейчас?

— Сейчас однозначно, потому что стало спокойнее.

— В чем главное счастье для композитора Жемчужникова?

— Писать ту музыку, которую хочешь писать.

— А для тебя как человека главное счастье?

— Чтобы все родные были счастливы и здоровы.

— Что будет после «Другого оркестра»?

— Будет импровизация. Я не знаю, но что-то будет. Я же пишу постоянно, для себя. Сам взял, наиграл — тоже прекрасно. У меня сейчас есть мысль сделать полностью свой альбом. Может быть, это даже будет какое-то минимал-техно, но с кучей флейт.

Прочитайте также интервью с екатеринбургским режиссером Иваном Сосниным про силу доброго кино и с создателем «танцующего оркестра» Александром Павловым о секретах успеха и о том, как его музыканты пережили ковидное время.