«Шутка», из-за которой убили мужчину в Верхней Пышме: почему девочки солгали и как выяснилась правда?

Трагедия произошла 22 августа в Верхней Пышме. После того как две девочки рассказали маме, что их трогал за интимные места подвозивший их взрослый мужчина, она собрала своих знакомых и устроила расправу над ним. Потом оказалось, что девочки всё придумали.

С нашими экспертами мы сегодня разбираемся, почему девочки оговорили мужчину, который не сделал им ничего плохого, и как следователям удалось выяснить правду и реабилитировать честное имя погибшего.

Адвокат Максим Шестопалов в свое время защищал тренера, обвиненного в педофилии на основании слов девочки. Максим сам воспитывает ребенка и видит эту ситуацию сразу с двух сторон — как юрист и как отец.

— Как вы считаете, почему они могли такое сказать?

— Ребенок совершил какой-то проступок, за который он может получить наказание. В разных семьях это по-разному: где-то пожурят, а где-то могут и выволочку устроить. В данном случае, чтобы избежать наказания, что надо сделать? Изобразить жертву. Кто-то скажет: «Ой, я упал, у меня нога болит», а кто-то: «А меня за попу трогал дядя», и всё, сработало, внимание родителя переключается. Он начинает защищать и жалеть ребенка. А в нашем случае, когда такое ребенок рассказывает, у любой матери «падает планка», и она ничего не видит, кидается сразу защищать с криком «Ах, вот это он сделал!»

— Тут, в отличие от ситуации с тренером, удалось доказать, что девочки врут, почему?

— Понимаете, если бы эта мать не устроила самосуд, а обратилась в полицию, то есть большой шанс, что в этом случае дети бы закрылись и продолжали врать. Они не видели бы для себя серьезных последствий. В этом случае родитель считался бы тоже потерпевшим и на допросе находился бы вместе с ребенком.

А тут получилось по-другому. Мать изначально подозревается в совершении преступления. В таких случаях сотрудники полиции и Следственного комитета сразу же резко отсекают ребенка от родителей — им надо преступника от непреступника отделить. И начинают ребенка расспрашивать отдельно. Задавать вопросы такого плана: «Понимаешь, ты соврала, а человек умер, или ему очень плохо стало из-за этого. Вот ты скажи — это было на самом деле или не было, и тогда мы сможем спасти этого человека». Я бы на их месте так спросил. И ребенок расскажет: «Да, этого не было», потому что он захочет спасти человека. Поэтому тут быстро разобрались.

— Получается, если бы мать девочки не устроила самосуд, а обратилась в полицию, то, возможно, правда о том, что мужчина ни в чем не виноват, и не вскрылась?

— Если мы обращаемся в полицию в такой ситуации [обвинение в педофилии], то мать так же является жертвой, как и ребенок, и следователь начинает объединять их показания, допрашивать вместе. И тут ребенок, чувствуя себя при матери более уверенно, может продолжать фантазировать. Потому что если он сейчас признается при матери, что обманул ее, то опять же родители его могут за это наказать.

— Он мог бы и сесть, получается?

— Да, вполне. Если бы не смог доказать, что его там вообще не было. От следователей также очень много зависит.

— Мы можем как-то изменить эту ситуацию, при которой слова ребенка достаточно, чтобы сломать жизнь взрослому мужчине?

— Я разговаривал с судьями, они говорят: «Вот смотрите, дело приходит в суд, что я могу сделать, если в законе так написано?» Проблема комплексная, надо менять и государственную политику, и Уголовный кодекс, и сам судебный процесс. В частности, экспертизу и опрос ребенка должны проводить не следственные органы, а независимые эксперты, получающие деньги не от Следственного комитета. В таких делах очень сильно зависит всё от личности самого следователя. Где-то они, как, например, здесь, сработали хорошо, а где-то им проще довести до суда.

Бывший начальник следственного управления, подполковник юстиции в отставке Ирина Семенова сама много раз расследовала дела с участием несовершеннолетних.

— Вы говорили, что такая категория дел раньше считалась особо сложной?

— Да, это связано с особенностями психологического развития детей. Раньше по таким делам выделялся отдельный следователь. Кроме того, сама организация подготовки к допросу малолетнего свидетеля, потерпевшего — она очень сложная. Всегда желательно психолога детского пригласить, педагога, законного представителя — обширный круг получается. Допрос желательно делать в обстановке, которая ребенку знакома и не вызывает у него страха. В домашней, в обстановке детского сада или школьного кабинета.

— Какие еще есть особенности?

— Психика маленького ребенка так организована, что если ты накричал на него, очень резко поговорил, а потом наклонился, чтобы погладить его или помочь, что-то сделать, то ребенок может на полном серьезе уверовать, что ты его ударил или хотел ударить. Так работает детская психика. От следователя требуются очень большое мастерство и гибкость мышления.

— В вашей практике были дела, в которых дети пытались оговорить взрослых?

— Да. Как-то две школьницы обвиняли своего преподавателя в сексуальных действиях. Они очень складно всё придумали. Слишком гладко. Мы провели серьезную работу, и оказалось, что этого не было.

Еще было дело, когда школьница обвиняла одну из родительниц в том, что та её хватала за шею и трясла. В итоге оказалось, что ребенка хотели перевести в другую школу, в которую сложно было попасть. Чтобы создать прецедент, будто на ребенка тут нападают, мама внушила девочке так сказать.

— Как вам удавалось доказать, что дети фантазируют или врут?

— Есть методики специальные. Один из признаков — когда со временем не меняются показания. А ведь память избирательна, что-то может забыться, а что-то наоборот вспомниться. Когда люди договариваются и заучивают, у них ничего не меняется в их истории. Также некоторые слова — ребенок никогда так не скажет. Есть целый спектр экспертиз и психологических, и педагогических.

— Почему при наличии такого количества методик, экспертиз мы слышим про истории, где ребенок показывает пальцем на человека, и тому дают срок?

— При обращении в полицию, помимо показаний, есть действительно много экспертиз, собирается характеризующий материал. К примеру, можно посмотреть, лазил ли этот человек по специфическим сайтам, может, он хранит у себя что-то по этой теме. А с другой, это перестраховка.

И мне кажется, большинство [следователей] руководствуется именно тем, что ребенок — заявитель. Встают защищать интересы ребенка. В итоге, бывало, и семьи разрушались, и люди садились надолго. Тут надо действительно очень внимательно подходить, не должно быть формального подхода. Также тут сильна эмоциональная сторона. Все мы понимаем родительские чувства, когда ребенок плачет или смотрит на тебя грустными глазами — ну как ему не поверить?

— В истории с самосудом в Верхней Пышме, на ваш взгляд, тоже взяли верх родительские чувства?

— Я не думаю, что тут сыграл какую-то роль материнский инстинкт, учитывая, что до этого она двоих детей спокойно отправила с незнакомым мужчиной. Ну и реакция такая слишком сильная для подобного обвинения. Я еще могу понять мать с железной трубой — если её ребенка изнасиловали. Но если ребенок говорит, что его кто-то трогал, при этом нет ни телесных повреждений, ни шоковой реакции ребенка — ну это перебор. Я думаю, сыграл роль алкоголь. Допускаю возможность, что сначала они поехали, чтобы потребовать с него деньги, а потом уже на месте он отказался, и они начали его бить.

Несколько дней назад мужчину похоронили, его жена рассказала нам, что ей и дочери поступают угрозы с анонимных страниц в «ВКонтакте».

Если вы что-то знаете о случившейся трагедии или являетесь родными, друзьями и близкими её фигурантов, мы просим вас связаться с редакцией по WhatsApp, Viber и Telegram: +7 909 704–57–70.