«Все относились как к больному существу». Гонщица Екатерина Набойченко — о дискриминации беременных и аэрофобии

Екатерина Набойченко — профессиональная гонщица, пилот Российский дрифт-серии (РДС). Но до того как бесповоротно связать свою жизнь с машинами, она успела получить металлургическое образование, поработать в «Норильском никеле» и УГМК, отучиться в бизнес-школе в Лондоне, поработать в Госдуме и влюбиться в искусство, лекции о котором читает до сих пор.

Мы встретились с Катей в родном Екатеринбурге, куда она приехала выступать перед студентами-металлургами, и поговорили про то, как успевать в этой жизни всё, а еще про семью и про безумную дороговизну автоспорта.

— Во время работы в металлургии или Госдуме сидело ли в голове осознание, что это не то, что тебе на самом деле нравится? Потому что о заездах и машинах ты рассказываешь с явной любовью.

— Если брать в общем и целом, то я всегда занималась тем, что мне интересно. Мне и в металлургии нравилось работать, и лекции читать, и гонять нравится. И даже опыт работы в Госдуме, пускай он был неоднозначный, но в процессе я получала удовольствие. Вопрос в другом — что какие-то обещания не были выполнены, какие-то проекты не реализованы... Конечно, это меня огорчало.

Но гонки — это действительно такая аддикция (зависимость. — Прим. ред.), без которой я не могу жить. Когда это уходит из жизни на какой-то длительный период, я прямо ощущаю упадок сил, понимаю, что портится настроение. То есть это то, без чего я действительно не могу жить.

Жизнь же не только из работы состоит. Есть семья, хобби, еще что-то. И сейчас, например, моя работа явно в ущерб моей семье, моему ребенку. Я это осознаю. А когда пытаюсь больше времени проводить с семьей, с сыном, то понимаю, что у меня плохо дела идут с работой. Из-за этого я становлюсь нервной, переживаю. Опять же это негативно сказывается на семье.

По мне можно четко отследить, когда у меня гоночный этап, а когда, допустим, этап семейный или лекционный.

— И Катя в гоночном этапе — она какая? Более агрессивная и суровая?

— Да нет, не агрессивная и не суровая. Но это Катя, которая, если устала, сядет на корточки, если что-то разозлило — сматерится... Потому что ты в основном общаешься с механиками. Меняется твоя речь, повадки, внешний вид. Как правило, на гонках ты мало спишь и много нервничаешь, а это всё обязательно сказывается на лице и фигуре, потому что там и нормально поесть не всегда есть время.

Окружение очень сильно влияет на то, как ты себя ведешь. Я очень люблю своих механиков, они все классные ребята, но это люди определенной формации, и они очень отличаются от тех людей, которых я встречаю, когда хожу, например, в музеи или на лекции. Хотя мои механики на мои лекции тоже приходят.

— Как ты вообще попала за руль?

— С правами я с 18 лет, но ездить научилась до этого. Первая машина была мамина, у нее был Volkswagen Golf на «ручке». Мне было лет, наверное, 12–13, когда я научилась водить.

Детям проще [учиться] на самом деле. Я не говорю, что нужно учить детей вождению по городу и улицам — это должно быть на каких-то огражденных территориях. На картинг дети приходят с пяти лет. Почему нет? У нас есть примеры Иры Сидорковой, которая с детства участвовала в чемпионатах и занимала первые места.

(После этого мы с Катей подробно обсудили нелегальные гонки и лихачество на дорогах. Всё это вынесли в отдельную колонку, прочитать ее можно по ссылке).

— Ты много раз говорила о том, что профессиональный спорт гораздо безопаснее того, как люди гоняют по улицам, но и на гонках у тебя было ЧП. В 2018 году в Сочи ты врезалась в стену на большой скорости. Это была самая серьезная авария?

— Эта авария очень сильно повлияла на всю мою карьеру и, мне кажется, на всю жизнь. Конечно, я очень сильно испугалась. Это было очень травматично — больно, неприятно, у меня было сотрясение, был синяк на всю спину. В общем, приятного было мало.

Второе — финансово это было просто разрушительно для меня, потому что надо было заново собирать машину. Мы отпилили по диагонали кусок машины и приварили новый. При этом я не пропустила ни одной гонки, мы всё успели сделать к следующей.

Ну и плюс это меня сломало морально. Я приехала на ту гонку в Сочи с таким подъемом, потому что круто проехала за первый этап и чувствовала, что всё получается, я контролирую машину, всё классно... И тут такая осечка.

После той гонки я во многом потеряла веру в себя, но сейчас, по прошествии стольких лет, я понимаю, что это просто маленькая ошибка, которую допускали очень многие пилоты до и после меня, и ничего страшного в этом нет. Так бывает, и нужно идти дальше. Опять же, опыт. Конечно, лучше бы его не было, но раз уж был — ладно.

— И всё это произошло на какой скорости?

— Мой рекорд в Сочи, наверное, 165–170 км/ч. Вообще максимум я разгонялась 240 км/ч на машине и 210–220 км/ч на мотоцикле. Но это было глупо, не повторяйте этого никогда.

— В твоей семье ученых ничто не предвещало связи с гонками. Но вот уже твой сын может продолжить династию в автоспорте (муж Кати — двухкратный чемпион РДС Евгений Ружейников. — Прим. ред.).

— Да, и это ужасно, потому что три гонщика в семье — это совсем никуда не годится. Меня просто растерзают, но я честно скажу: я не феминистка, и патриархальный строй меня вполне устраивает, у меня нет с этим никаких проблем. При этом я допускаю, что есть много гендерных стереотипов, которые могут быть неправильными.

Когда у меня только родился сын, я зачастую покупала ему одежду в разделе для девочек. Почему-то считается: если футболка розовая, то это точно для девочки. На самом деле в розовом могут ходить и мальчики, так что я Лёве и какие-то леопардовые вещи покупала...

Развивая эту идею, я в какой-то момент подумала: «А что, если я дам ему возможность выбрать те игрушки, которыми он будет играть?» Я же в своем детстве не играла в куклы, только в машинки. И Лёва выбрал машины, причем такое чувство, что раз и навсегда. У него тысячи машин, и он их обожает. В садик — только с машиной, засыпает — только с машиной, даже ест только с машиной.

— Тебе страшно, потому что понимаешь, через что ему придется пройти?

— Я понимаю, сколько денег нам придется потратить. Думаю, я не буду переживать с точки зрения безопасности, потому что это не так опасно, как кажется. Но с точки зрения затрат... Автоспорт — это не дорогой спорт. Это самый дорогой спорт. И понятно, что первое время это в любом случае ложится на плечи родителей.

— Значит, начинайте копить уже сейчас. В старости посчитаете, сколько квартир в центре Москвы могли бы купить на эти деньги.

— Я уже сейчас считаю и понимаю, что это катастрофа.

— Уже сейчас как минимум две квартиры было бы в Москве?

— Я думаю, что точно больше. Зато это была яркая и крутая жизнь, которая, надеюсь, еще продолжится в таком же ключе.

— Раз уж зашла речь про деньги. Два года назад ты говорила, что один заезд — это не меньше полумиллиона рублей. Как эта цифра изменилась в текущих реалиях?

— Умножай на три. Стало сложно. Сроки поставок стали больше, и не всё поставляется в Россию. Это и раньше было непросто, а сейчас непросто вдвойне. Запчасти, которые используются в автоспорте — это не то, что массово привозят, это всегда под заказ. Ну кто ставит себе секвентальную коробку в машину? Только спортсмен. Их и раньше завозилось в Россию штук тридцать за год, а сейчас я даже не знаю, честно говоря. Хорошо, что у меня такая коробка уже есть. А так да, конечно же, всё стало дороже.

Но, знаешь, этот вопрос, сколько стоит одна гонка — это как спросить, сколько стоит отремонтировать квартиру. Можно взять какие-то базовые истории. Например, стоимость шин. Одна стоит 15 тысяч рублей, на одну гонку их нужно 30 штук, то есть у нас 450 тысяч только на шины. Нужно оплатить стартовый взнос — это тысяч 80 на этап. Тренировочные сессии бывают платные, один день — это еще 15–20 тысяч рублей. Порядка 20–30 тысяч уйдет на топливо.

И это всё нужно доставить — машину, колеса... Это еще от 30 до 50 тысяч в зависимости от удаленности. Тебе нужно привезти всю команду: механика, споттера, второго механика, себя... Всех расселить в отеле, всех надо накормить, всем выдать зарплату. Во время гонки обязательно что-то сломается, отвалится, и нужно будет купить эту запчасть. Причем это может быть какой-нибудь рычаг, который стоит десять тысяч, а может быть сцепление, которое стоит 300 тысяч — и ты никогда не угадаешь.

— При этом есть ведь спонсоры, но они не покрывают всех расходов. То есть, грубо говоря, то, что ты зарабатываешь, позже снова вкладываешь?

— Да, причем зарабатываешь ты не на автоспорте. Недавно кто-то выложил классное видео. Я посмотрела и посмеялась: вот у него за гонку дают 700 тысяч, он начал считать стоимость участия, и получилось 2,5 миллиона. Даже если он приедет на первое место и заработает эти 700 тысяч, это, конечно, капля в море.

— А на чём тогда строится заработок? Это какие-то рекламные кампании?

— У каждого, как правило, есть своя отдельная работа. Если только ты не профессиональный пилот. У нас есть профессиональные команды, например Fresh Auto, в ней ездят пилоты, которые занимаются только пилотированием, и, соответственно, у них есть зарплата. Но в профессиональной лиге таких пилотов процентов 30–40.

— С учетом массы увлечений для тебя такой вариант возможен? Это ведь наверняка и дополнительные обязательства.

— Я заранее прошу прощения у коллег, которые занимаются только автоспортом, но, на мой взгляд, это всё равно путь к интеллектуальной деградации. Как ни крути, если ты только в машинах и в гонках, это чревато какими-то последствиями.

— Ты говорила, что среди пилотов в автоспорте никакого сексизма нет. А в городе на дорогах, как думаешь, он остался?

— Мне кажется, нет. Честно говоря, я не замечаю. Знаешь, когда я испытала самую мощную дискриминацию в своей жизни? Будучи беременной. Вот это жесть.

Для меня беременность была очень крутым периодом, когда я скакала как сайгак, успевала сделать тысячу дел. У меня было просто какое-то нескончаемое количество энергии — я ходила в зал, работала, ездила... Если не брать первый триместр, когда токсикоз и вот это всё, я чувствовала себя так хорошо, как никогда. Начиная с месяца второго-третьего, это было просто самое прекрасное время в моей жизни.

Это было ужасно и дико раздражало. По факту я такой же человек, и ничего не поменялось. Да, у меня внутри еще один человек. Но если беременность проходит нормально и нет каких-то медицинских противопоказаний, то ты можешь продолжать полноценно жить свою жизнь.

Так что в реальности все ограничения абсолютно надуманные. Я в тренажерном зале была за десять дней до родов и занималась бы еще, если бы абонемент не закончился. Так прямо из зала в роддом бы и поехала.

— При этом на шестом месяце беременности ты откатала квалификацию, когда тебя взяли на слабо, а через месяц после родов снова села за руль.

— Ко мне тогда обратилась команда телеканала «Россия», они снимали проект к своему 30-летию и рассказывали истории героев 1991 года рождения.

Мы снимали в парке технических видов спорта, в Печатниках в Москве. Я приехала туда с ребенком, завела машину и поехала, а он меня ждал с бабушкой в техничке. Между заездами я заходила туда, кормила его, отдавала бабушке и дальше ехала кататься.

— Семья в этом плане полностью тебя понимает и поддерживает?

— Когда я родила, мама и бабушка занимались моим ребенком больше, чем я. Мы жили рядом с ними (после рождения сына Екатерина с мужем жили в Екатеринбурге. — Прим. ред.).

Бабушке 74 года, и она до сих пор прилетает ко мне в Москву, когда мне нужно слетать куда-нибудь в командировку. Или когда сыну было 6 месяцев, мы с бабушкой полетели на гонку с ребенком в Красноярск с пересадкой в Новосибирске. И [муж] Женя создает мне просто идеальные условия для существования. Вот честно.

Хочешь ходить в зал — пожалуйста, самый лучший зал с самым лучшим тренером, хочешь ходить на массажи — пожалуйста, хочешь себе тысячный комплект одежды — пожалуйста, хочешь уборщицу или няню — всё для тебя.

Когда у тебя рядом такой человек, грех жаловаться. Но не у всех так. Поэтому тут дело не в том, что я какая-то там особенная. Дело в том, что меня окружают люди, которые мне позволяют это делать, и мне просто очень повезло.

— А не появилось ли у тебя лишней тревожности и страхов после появления сына? Многие даже на аттракционах перестают кататься.

— Совсем нет. Меня спрашивали, не думаю ли я, что рожу и начну всего бояться. В результате нет, абсолютно. Кажется, я, наоборот, перестала чего-либо бояться. Единственное — я боюсь летать на самолетах.

— Но летать-то приходится много. Как ты справляешься со своей аэрофобией?

— Я посмотрела расследования авиакатастроф и поняла для себя: чтобы самолет упал, нужно, чтобы очень много всего пошло не так, а я знаю, когда, почему и что может пойти не так. Плюс я очень хорошо слышу, как работает мотор, турбина, все малейшие покачивания ощущаю. Я понимаю, что это смешно и малоэффективно, но тем не менее всегда всё контролирую.

Когда нет турбулентности или каких-то посторонних звуков, я летаю совершенно спокойно, но особенно когда речь про перелет через Атлантический океан, где всегда жуткая-жуткая турбулентность, — для меня это стресс.

Был случай, когда я летела из Омана с гонки и отказал один двигатель в самолете, — это было кошмарно. В целом всегда при взлете у меня становятся мокрыми ладошки. Я знаю: если самолет уже взлетел, от турбулентности с ним ничего случиться не может, он рассчитан на очень большие перегрузки. Но это не отрицает того факта, что ты, по сути, летишь в какой-то консервной банке, а под тобой десять километров пустоты, и тебя трясет.

— В твоем безумном графике есть список каких-то целей, к которым еще нужно прийти?

— Я читаю лекции про искусство, и эта деятельность очень сильно заряжает, просто максимально. Публичное выступление — это то, чем я живу. После него такой заряд энергии, что я готова горы свернуть. Я бы, конечно, очень хотела развиваться в этой сфере. Хочу найти в Москве площадку, на которой я бы могла регулярно читать лекции и превратить это в занятие с постоянным заработком. Это было бы очень круто.

Сейчас я еще занимаюсь машинами — привожу из Китая, Южной Кореи, Казахстана, и это тоже та деятельность, которую хотелось бы развивать, потому что она мне интересна. Я не покупаю и не привожу авто, скорее сопровождаю. В основном это работает так, что человек приходит и говорит: хочу вот эту машину, но не знаю, как ее привезти. Я же просто консультирую по этому вопросу.

И я бы, конечно, хотела вернуться в дрифт полноценно, а не так, как сейчас — одну гонку еду, вторую не еду. Этим летом я вообще не проехала, по-моему, ни одной гонки на соревнованиях. В общем, хочется всего и сразу, но я понимаю, что всё должно быть step by step, постепенно.

Соревнования по автоспорту не обходятся без скандалов. Так, в 2018 году на озере Балтым должен был пройти чемпионат по дрифту на льду, но казаки с нагайками не пустили машины на лед. Уже позже эти действия признали незаконными.

А вот на огороженных участках дрифт — это эффектно и зрелищно. Этой осенью, например, такой чемпионат прошел на горе Лиственной.