«В то время Ельцин звучал как Навальный в наши дни»: историк — о новом музее в президентском центре

Президентский центр Бориса Ельцина помпезно открыли в Екатеринбурге 25 ноября, на торжественную церемонию приезжали первые лица страны — Владимир Путин и Дмитрий Медведев, а с ними — целый самолёт VIP-гостей. В эти выходные самую интересную часть «Ельцин-центра» — музей первого президента — открыли для посетителей, и горожане взахлёб делятся первыми впечатлениями.

Мы публикуем мнение профессионала — историка и куратора фотовыставок Артёма Берковича, известного своей работой в Музее истории Екатеринбурга и фотографическом музее «Дом Метенкова», а сейчас — куратора центра фотографии «Март».

Юрий Арабов как-то сказал, что история — это пьеса, написанная Богом. Если так, то пьеса под названием «Борис Ельцин» — история о поражении. Не Ельцина, а общества. Какую бы высокую пафосную ноту ни старались взять кураторы музея в «Ельцин-центре», история уже свершилась, другой она не будет.

Музей начинается с открытого выступления Ельцина против Лигачёва в 1987 году. Я хорошо помню, какой резонанс вызвал этот поступок, поскольку именно тогда впервые узнал о существовании Бориса Николаевича. Восхищал сам факт оппозиционного выступления члена Политбюро, тем более «нашего». Никто толком не знал, что он сказал, но говорил Ельцин о мелочном бюрократическом стиле управления и несколько раз произнёс слово Революция, противопоставляя его Перестройке.

Горбачёв низверг Ельцина с вершин власти, но волна общественного протеста и надежд вознесла его обратно. Кураторы музея почти стёрли из истории Горбачёва, хотя исключительно его заслуга в том, что появились свобода мнений, политический плюрализм, конкурентные выборы. У посетителей может сложиться впечатление, что в 1988–1989 годах все только и думали, как поддержать Ельцина. В действительности он был одним из многих «демократов». Ельцин не производил впечатления интеллектуала и оратора, как Собчак; у него не было нравственного авторитета, как у Сахарова. Его сильной стороной были народный типаж, решительность и популизм. В то время Ельцин звучал как Навальный в наши дни и на многотысячных митингах обрушивался на привилегии партийной номенклатуры. На фоне доходов современных чиновников про эти привилегии даже говорить смешно.

Горбачёв пытался реформировать коммунистическую систему, Ельцин призывал её ломать. Залы музея, посвящённые августу 1991 года, получились лучше всего: меньше пафоса, больше хроники, голос Фатимы Салказановой в радиоприёмнике, выход из московской квартиры на баррикады. Не вина Ельцина, что небольшая группа интеллигенции, пришедшая к власти вместе с ним, быстро растаяла, что карьерные комсомольцы, чекисты и бандиты оказались самой активной и успешной частью общества. Могло ли быть иначе?

Когда Ельцин снова вернулся во власть, он эволюционировал из народного трибуна в уставшего больного самодержавного монарха. Переломный момент — 1993 год. В залах, где выборы 1996 года и операция, посетители узнают, что кардиограмма сердца президента несравнимо важнее бедствий чеченской войны. Нельзя сказать, что Чечни в музее нет, но сделано всё, чтобы посетители эту страницу истории не заметили. На фотографии надо смотреть сквозь отверстия, имитирующие следы от пуль. Хотя сам Ельцин считал Чеченскую войну своей главной ошибкой, а решиться на Хасавюрт было сложнее, чем на операцию.

Семь дней из жизни Ельцина рифмуются с семью днями творения, а президент — с Богом. Как известно, Бог, прежде чем отправиться на покой, создал человека — и все мы знаем его имя. В преддверии пустого кремлёвского кабинета, где Борис Николаевич записал своё прощальное обращение, рассказывается о сложном выборе наследника. Избиратели давно уже не принимаются в расчёт. На экране один за другим появляются портреты претендентов и характеристики, которые даёт им Ельцин: Степашин слишком мягкий для политической борьбы (он шёл первым номером), Борис Фёдоров — амбициозен, Немцов не сдал экзамен на лояльность, отказался работать в правительстве Примакова, Сосковец — ставленник попавшего в опалу Коржакова, Аксененко — человек из народа, потому был Ельцину по душе, но он выходец из госмонополии, Лужков перешёл в открытую оппозицию.

Если разум бессилен, подскажет провидение. У портрета человека, никому тогда не известного, а сегодня знакомого каждому, признание Ельцина: «Я интуитивно почувствовал мощь и силу Путина». Борису Николаевичу предстояло прожить ещё семь лет, но история их не заметит. Для неё он исчез, оставив кремлёвский кабинет.

В музее очень много правильных слов про свободу, демократию, права человека и про то, что общество в России наконец завоевало право самостоятельно решать свою судьбу. Но факты, рассказанные тем же музеем, свидетельствуют об обратном: после августа 1991 года общество, как самостоятельная действующая сила истории, исчезает — «всё возвращается на круги своя». В одном из текстов говорится, что Ельцин создал новое государство. Это неверно. Он создал новую экономику, современную политическую элиту, но государство осталось прежним. Из последнего зала можно переходить в первый на заседание Политбюро 2.0, только примерить на себя роль бунтаря никто не решится. Что бы ни инкриминировалось Путину, истоки надо искать в ельцинской эпохе. Путин — это Ельцин сегодня.

Поэтому для меня история Ельцина — это история поражения наивных надежд и романтических фантазий, которые вывели людей к Белому дому 19 августа 1991 года. Казалось, что свобода в России победила, но спустя двадцать с лишним лет понятно, что тогда же она и закончилась. Музей Ельцина получился таким, каким он и должен быть, — музеем большого начальника советского типа с кремлёвским кабинетом и ритуальным шествием во главе масс к светлому будущему. Сильно напоминает музей Ленина, только изрядно сдобренный развлекательными «фишечками» для подростков.