Эдуард Кубенский: «У Екатеринбурга есть страх остаться провинцией, поэтому мы молимся на инвесторов»

В апреле 2017 года завершил работу «первый состав» Архитектурно-градостроительного совета Екатеринбурга. Он проработал два года, и, пожалуй, впервые в истории города целый ряд крупных проектов был показан журналистам и более широкой публике не как «подарки», а как предметы для дискуссий — с достоинствами и недостатками. Тем не менее, часть архитекторов не вошла в обновлённый состав совета. И мы попросили оценить эти два года работы совета одного из таких участников — Эдуарда Кубенского, директора издательства TATLIN.

— Эдуард, вы же не сами сделали заявление о выходе из Градсовета?

— Нет. Но я, наверное, с самого начала знал, что больше одного срока не проработаю. Не скрою, мне было интересно попасть «внутрь башни», но я немного подустал от всей этой истории, да и увольнение Тимура (Абдуллаева, бывшего главного архитектора Екатеринбурга. — Прим. ред.) тоже подсознательно меня подтолкнуло к пониманию того, что и я там не у дел.

С другой стороны, за два года я осознал, что и дело это не моё. Несмотря на то, что длилось это всего два года, лично для себя я успел многое, взять хотя бы мои рассказы. Ну и, думаю, что был полезен этому собранию, хотя бы потому, что имел смелость не соглашаться с большинством. Должен же быть хоть кто-то «против», а теперь все могут сказать — это Эдуард Кубенский.

— А как вас в совет пригласили?

— Сейчас я уже и не помню, возможно, от Союза архитекторов, возможно, как общественника, потому что практикующим архитектором я не являюсь. Это точно было как-то «спродюсировано» Тимуром и другими руководящими лицами в мэрии, которым я был тогда чем-то симпатичен. Наверное, сыграл факт того, что мою кандидатуру рассматривали на роль главного архитектора Екатеринбурга. Может быть, и мнение Александра Эдмундовича (Якоба, главы администрации Екатеринбурга. — Прим. ред.) сыграло свою роль. Я с ним познакомился однажды на одном закрытом мероприятии. Набрался смелости, подошёл, представился, а он мне в ответ говорит: «А я вас знаю, Эдуард. Это же вы «Кладбище домов» делали? И книгу вашу «Урбанистические сны» я читал». Я так и сел! «Всё знает, с юмором и хорошей памятью», — подумал я и тут же ответил: «Повезло нашему городу с руководителем!» Так мы познакомились.

— «Кладбище домов» — напомните, пожалуйста, что это был за проект?

— Неподалёку от библиотеки Белинского и музея Невьянской иконы я установил 48 кенотафов с информацией об утраченных за последние 20 лет домах Екатеринбурга. Это был своеобразный ответ на действия «Общества Малышева, 73» по сносу «Пассажа». Мне хотелось зеркально ответить на действия девелоперов. Я почти два месяца искал место для установки инсталляции, везде мне отказывали, и только Евгений Вадимович (Ройзман. — Прим. ред.) разделил со мной всю полноту ответственности за художественную акцию.

— А вы на фоне всего увиденного сейчас не думаете о том, что к предложению стать главным архитектором Екатеринбурга вам стоило отнестись по-другому? Или наоборот — что слава богу, пронесло?

— Я сейчас именно так думаю — слава богу! Тогда о новом главном архитекторе разговоры шли целый год. Сейчас забавно вспоминать — мне позвонили, сказали, что со мной хотят встретиться. Я иду на встречу и как школьник думаю — что же я такого натворил, что меня в администрацию вызывают? Прихожу, а мне говорят — хочешь быть главным архитектором? Я, как нормальный архитектор, отвечаю первое, что в голову пришло — нет! И слышу: ты десятый уже, все говорят «нет». Дальше спрашивают меня, кто, на мой взгляд, достоин такой должности, я называю имена — и, оказывается, называю как раз тех десятерых, кто до меня приходил. Круг замкнулся.

Месяцев десять мы общались вокруг этой темы с чиновниками. И вдруг жена мне говорит: хочу быть владычицей морскою, женою чиновничьей! Cтановись начальником! И сын добавляет: от таких предложений не отказываются. Соглашайся! Я и сдался — понимаете, кризис среднего возраста, мысли о том, что нужно что-то менять, попробовать себя ещё где-то и так далее… Видимо, похожие мысли были и у Тимура, и его жена пилила, и сын доставал. В конце концов, и он сказал «да» и, конечно, выиграл в конкурсе. Я понимаю работодателя, всё-таки Тимур практик. Мне потом один человек сказал, что я, мол, «неблагонадёжный», поэтому и отказали. Меня это тогда даже зацепило немножко, но позже, когда залез в словари, то обнаружил, что слово это в России используется чаще всего по отношению к человеку, нелояльному к власти. Я такой и есть и остаюсь таким, потому что власти не верю, какой бы доброй она ни казалась. Ну а практикующий архитектор «неблагонадёжным» быть не может.

Тимур оказался слишком быстрым для системы. Мне даже представилась такая картинка, как будто он сел в поезд, который едет от точки А до точки В, в нем есть вагоны разного класса и комфорта. И вот посадили его, например, в третий вагон как чиновника соответствующего ранга, а он при этом, вместо того, чтобы на полке лежать, чай пить и в окно смотреть, бегает по вагонам, то ли от того, что ему интересно узнать, как все устроено, то ли от того, что хочет своей динамикой поезд разогнать до нужной ему скорости. Но поезд не разгоняется, потому что это противоречит законам динамики, и он к тому же своей беготней мешает всем спокойно заниматься делами. Можно, конечно, нажать стоп-кран, создать экстремальную ситуацию, но тогда это будет катастрофа, не только для поезда, но и для тебя, и вообще для всех, кто в этом поезде находится, и даже для тех, кто на перроне стоит. Слава богу, до этого дело не дошло (смеется). Но жаль, конечно, что машинист не нашёл способов использовать его энергию на общее благо.

— По поводу нынешней формы Градсовета: как вы вообще относитесь к такой идее — обсуждать планы новых строек публично? Просто я как журналист допускаю, что там есть вопросы к принятию решений. Однако в то же время совет позволяет городу узнавать о своих новых стройках не тогда, когда там уже вырос строительный забор, а намного раньше, и подключаться к обсуждению.

— Абсолютно верная форма, и Градсовет, как открытый профессиональный институт, необходим крупному мегаполису, во-первых, потому что он предупреждает возможные ошибки, и во-вторых, является своеобразным диалоговым окном между общественностью и застройщиками. Будь моя воля, я бы распространил его участие не только на проекты в центре города, но и на периферийные — там тоже люди живут. Другое дело — качество представляемых на совет проектов. Оно оставляет желать лучшего. И это далеко не моё личное мнение, архитектура Екатеринбурга в основной своей массе плетётся позади российской и уж тем более мировой, хотя задачи, которые ставит общество перед архитекторами сегодня в Екатеринбурге, те же, что в Амстердаме, Париже, Берлине и всех других городах.

— А высотка бюро Нормана Фостера для штаб-квартиры РМК? Некрасивая?

— Почему же? Красивая! И я даже скажу больше, её реализация сильно поднимет планку местной архитектурной практики. Проект предусматривает очень высокое качество, и заказчику надо отдать должное за то, что он не побоялся взяться за это. Это важно не только для архитектуры, это важно для самого Екатеринбурга, в этом смысле проект Фостера увеличит пятно нашего города на картах Google. Но это только офис частной компании, это не место притяжения горожан, это закрытая территория. Думаю, выиграли бы все, если офис был бы частью какого-то открытого сооружения, как, например, Ельцин-центр. И в этом случае, даже если бы там не были применены супертехнологии, он бы дал городу много больше очередного вау-фасада. Я все же склонен рассматривать этот проект как колониальный — поразить, сбить с толку, заработать. Всё так, но что даст это здание горожанам, кроме кафе на первом этаже?

— Ну а наши местные проекты? Из такого тепло принятого – высотка Трубецкова у мельницы Борчанинова, например?

— Несмотря на протесты общественников, я считаю, что она могла бы стать двигателем развития территории. Без комментариев я бы оставил проекты реконструкции приборостроительного завода, СИНХА возле цирка, «гаража» возле аэропорта, ТТПУ «Золотой» на Ботанике. Всё это очень и очень плохо с точки зрения современного градостроительства и архитектуры, и их реализация в том виде, в котором они рассматривались на совете, только усугубит урбанистическую ситуацию в нашем всеми любимом городе.

— Так его ведь — если речь о «казанском дворце» — и не приняли благодаря Градсовету. Застройщик в итоге практически вернулся к прежнему варианту.

— Насколько я помню, с перевесом в один голос как раз приняли.

— Даже если так, учитывая то количество критики, которое было озвучено там, это ведь всё равно могло сыграть свою роль, разве нет?

— Надеюсь. Но я вообще не понимаю, зачем делать неоклассическую реконструкцию неоклассических фасадов. Абсурд! Ах, вот теперь понимаю (смеется). Бог с ним с «Пассажем», дальше: Храм-на-воде…

— Но ведь городского Градсовета по Храму-на-воде не было? Был только областной, хотя тоже закрытый.

— Не было, было только закрытое заседание, а должно было быть в первую очередь.

— Хорошо. Какие ещё проекты не должны были пройти?

— Реконструкция «мукомолки». Это два шага назад. Достаточно посмотреть, что сейчас делают с подобными местами другие архитекторы в других городах. Мукомольный комбинат находится на берегу водоёма, в соседних кварталах вокруг живут люди, и здесь общественная территория. Но при этом планируют построить квартал с замкнутым контуром, стены которого приподняты на сотню метров — этакий колодец, внутри которого будут дети бегать, а наверху жить «полубоги». А люди из соседних кварталов даже воду не увидят! Это настоящая история «дезурбанизации».

Возьмите, например, проект «Садовые кварталы» в Москве, неоднократно опубликованный в журналах. Архитектор Сергей Скуратов является автором мастер-плана, а площадку там занимал каучуковый комбинат, и она была ещё более неприспособленной к жизни, чем у нас, кругом жилые дома разных времён и стилей, и живут в них люди разных социальных слоёв. Архитекторы не только выполнили требования заказчика по технико-экономическим показателям, но и сделали квартал местом притяжения. Его структура умело сочетает приватные и общественные пространства, вы можете пройти его по диагонали на уровне земли и не потревожить жильцов новых домов.

Вы пробовали когда-нибудь пройти наш «Тихвин» по диагонали? Съездите в «Садовые кварталы», там квартиры на порядок дороже, и при этом пространством между ними и под ними могут пользоваться все москвичи, а не только каста избранных. Вот что такое современная урбанистика, а не стены средневекового замка на берегу реки. Хочется крикнуть — одумайтесь, вы же можете заработать гораздо больше, если будете строить для всех, а не только для тех, кто купил квартиру. Нужно не набеги отражать, а в гости звать — так устроено современное общество.

— Практически каждый из проектов получает исключительно резкую критику на советах Екатеринбурга. Но при этом большинство из проектов обсуждение «проходят». Почему?

— Я считаю, что у нас есть страх остаться глубокой провинцией, и поэтому мы почти боготворим наших инвесторов. На первых Градсоветах многие из архитекторов начинали свои выступления со слов «мы благодарим этого застройщика, что он взялся за эту сложную территорию». Про мукомольный комбинат была такая история, например. А я думал — в чем благодарность? Он строит жилой квартал, мы несём ему свои деньги и при этом «молимся» на него. Секта какая-то получается.

— У нас сейчас очень любят говорить о профессиональной зависти архитекторов как о причине отрицательного пиара того или иного проекта. В том смысле, что каждый объект, который выносится на совет, большинство его участников видят как проект, который выиграли не они, а конкуренты. В частности, это якобы и является причиной агрессивной критики. Но в итоге-то всё равно многое принимают. То есть даже «профессиональная зависть» не работает?

— Архитекторы — это, с одной стороны, бизнесмены, и это нормальная ситуация, когда один отбирает у другого заказ, с другой стороны, художники, и их взгляды могут разойтись уже при взгляде на концепцию: один считает так, другой — по-другому. Известный факт: художник Татлин, в свое время, забивал окна своей мастерской, чтобы ученики художника Малевича не подглядывали его идеи. За проектированием стоят серьёзные деньги — такой бизнес может обеспечить в целом безбедное существование. У всех есть цена, но не у всех есть совесть.

— Что бы стоило поменять в работе Градсовета, чтобы он оказался, по вашему мнению, более эффективным? Или вы его теперь считаете «мертворожденной» идеей?

— Я считаю, чтобы этот орган был эффективным… нужно прекратить в нём дискуссию (смеется). Мне кажется, что Градсовет вообще не должен обсуждать художественные качества объектов. Это как Ван Гогу говорить: пусть ваши подсолнухи будут красными. Каждый видит по-своему, или, как сказал мне один мой знакомый, — у каждого свой Бог. Художественная ценность объекта — это всегда личная история.

— Хорошо, а что тогда обсуждать на совете?

— Соответствие регламентам.

— Нормативам? По плотности, например?

— Это обязательные вещи, которые и так должны соблюдаться. Если у территории есть общественно значимый ресурс, то здесь не должно появиться «стены», которую мы называем «жилой комплекс на площадке мукомольного завода». Территория должна использоваться максимальным числом горожан, тут живущих, это должно быть прописано в документе, именуемом Генплан, и если архитектор получает такой заказ, то он должен соблюсти все эти регламенты — и при этом ещё создать произведение искусства. В этом и есть его гений.

— Но если, например, краденое приносят?

— В смысле?

— Ну, вы приходите и видите, что архитектура проекта вторична. А Екатеринбург — наш город, нам на это смотреть придётся. Что делать?

— Вы, например, не сами придумали шарфик на шее носить — вы как бы украли эту идею у кого-то. И вам это идёт. Нет ничего плохого в том, чтобы копировать, нужно только копировать более точно.

— А если он мне не идёт?

— Это ваши проблемы.

— Это проблема Екатеринбурга в данном случае…

— А что значит «не идёт» Екатеринбургу? Нашему Екатеринбургу идёт, по большому счёту, всё. Екатеринбург — это единство разных. Сегодня, кстати, — и это отдельная тема, — все почему-то решили, что Екатеринбург — конструктивистский город. Все начали «продавать» этот бренд, забыв о том, что Екатеринбург — ещё и купеческий, а ещё — что здесь есть прекрасные образцы архитектуры классицизма начала ХIХ века, и так далее и тому подобное.

— Цитируя других людей — потому что Екатеринбург в это время не следовал за кем-то, а был в авангарде передовых архитектурных идей, разве нет?

— Мне кажется, это выдуманная история. Мы здесь не «рожали» эти идеи. Мы ими пользовались, как и всем остальным. Сюда приехали носители этих идей — из Санкт-Петербурга, из Москвы, хотя были и самородки, такие, как Моисей Рейшер, построивший Белую башню. Но сказать, что мы здесь писали манифест этой архитектуры — нет, такого не было, мы их реализовывали.

— Когда вы шли на ваше последнее заседание — вы знали, что оно последнее?

— Знал. Предполагал. Даже хотел, чтобы оно было последним. Устал. Да и жена с сыном прогрессировали в сторону «завязывания» с этим делом.

— А почему Тимур Абдуллаев остался?

— Наверное, потому что он не пишет рассказов (смеётся), а скорее, все потому же — он практик, и практикующий архитектор в совете нужнее практикующего писателя (снова смеётся).

— Я не совсем понимаю, как я сейчас донесу суть происходившего при новых требованиях Роскомнадзора, но я попытаюсь. Вы помните ваш рассказ незадолго до исключения из совета, который был о том, как вы проголосовали на Градсовете сразу за 10 проектов, и это в итоге оказалось метафорой архитектурного суицида? Почему вы его решили написать?

— Там перечислены проекты, с которыми я в большей степени не согласен — Храм-на-воде, приборостроительный завод, мукомольный завод. Но это просто художественная форма. Я не понимаю, почему к этому настолько серьёзно отнеслись, мне говорили, что в коридорах власти действительно восприняли это как моё заявление. Хочется сказать словами барона Мюнхгаузена: «Улыбайтесь, господа! Самые большие глупости в мире делаются с серьёзным выражением лица».

— Я была среди тех, кто прочитал этот рассказ как грядущее заявление на выход.

— Ну, наверное, это было подсознательное желание покинуть этот орган.

— Людей, наверное, можно понять: в Фейсбуке чёрным по белому написано «выхожу». Потом там же появилось заявление, что вы готовы продолжать работу в совете, будучи полезным там как оппонент. В общем, наблюдать и предполагать причины происходящего было как минимум интересно.

— Это мой способ общения. Другого у меня нет. У меня есть, например, друзья с молниеносным чувством юмора, которые быстро умеют реагировать на ситуацию и превращать её в шутку. А я не могу так сразу, мне сначала нужно подумать. Вот я и думал на обедах после советов и обращал это в литературную форму.

— Мне иногда кажется, что некоторые для Градсовета заранее шутки репетируют. Но от вашего рассказа создавалось впечатление, что это не шутки, когда-то родившиеся на советах, а то, что вы в момент его написания были очень, очень сердиты. Например, из-за того, что Абдуллаев уходит с поста. Это не так?

— Во всей этой истории с моими рассказами и Градсоветом гораздо больше личного, нежели общественного. Это прежде всего способ разобраться в самом себе — кто я такой, зачем я такой, какую пользу могу принести в первую очередь себе и по факту обществу. Я — неконфликтный человек.

— Возможно, читатели вашей странички с вами сейчас не согласятся.

— Дело в том, что я не говорю, например, что тот или иной человек — плохой или, наоборот, хороший. Все это есть в каждом из нас. Я просто облекаю свои мысли в литературную форму и стараюсь делать это с юмором. Правда, когда сталкиваешься с человеком, у которого нет чувства юмора — думаешь, зачем я с ним столкнулся… Мы все делаем ошибки. Я не исключаю, что для людей, для которых я просто друг в социальной сети, все это считывается как «он в контрах вот с этим человеком, а про этого ничего плохого не пишет», и так далее. Это ерунда, я всех людей люблю. Без них жизнь была бы скучной. Нужно спокойно относиться к критике, делать выводы и двигаться дальше. Вряд ли я что-то или кого-то изменил своим присутствием в совете — если и изменил, то, в первую очередь, самого себя.