Продюсер Александр Роднянский: о «Чернобыле» Данилы Козловского, шансах на Оскар и фильме про Путина

Четыре фильма кинопродюсера Александра Роднянского выдвигались Россией на премию «Оскар». Два из них — «Левиафан» и «Нелюбовь» Андрея Звягинцева — были номинированы, еще один фильм — «Дылда» режиссера Кантемира Балагова — ждет решения академии по включению в лонглист номинантов премии.

Роднянскому удается делать успешным и жанровое, и авторское кино — он продюсер фильмов «Водитель для Веры», «9 рота», «Питер FM», «Обитаемый остров», «Облачный атлас», «Сталинград», «Левиафан», «Человек, который удивил всех». Мы поговорили с ним о работе над фильмом о Чернобыле, о том, почему кинопроизводство в России — это рулетка, и о том, станет ли Роднянский делать фильм про Путина.

— Если абстрагироваться, что вы продюсер «Дылды», как оцениваете шансы картины попасть в номинацию «Оскара» и получить заветную статуэтку?

— Мы боремся за номинацию. Понятно, что в этом году есть такой фаворит, который бывает очень редко и который, на самом деле, делает конкуренцию за награду, мне кажется, уже решенной. В этом году картина южнокорейского режиссера Пон Чжун Хо «Паразиты» явно претендует не только на «Оскар» за лучший иностранный фильм, но и на «Оскар» за лучший фильм в целом. У нее есть все шансы получить оба и еще дополнительно какие-то награды. Поэтому сейчас вся борьба происходит за [попадание в] номинацию. Конкуренция невероятно сильная. Я с легкостью могу назвать примерно 20 фильмов, такое бывает не часто, которые могут спокойно попасть в финальную пятёрку. Два места уже, считайте, гарантированы «Паразитам» и картине испанского классика Педро Альмадовара «Боль и слава», которая без сомнения будет главным соперником «Паразитов» в борьбе за награду.

Тут важно еще сказать, что «Дылда», конечно, борется всерьез, потому что выдвинута неслучайно. Все-таки эта картина единственная [из российских] была в Каннах, прозвучала в Каннах, получила две награды — за лучшую режиссуру в «Особом взгляде» и приз ФИПРЕССИ, очень почетный. У «Дылды» очень хорошая пресса во всех странах и хорошая критика, и в принципе, я думаю, ее принимают в расчет. Но режиссер молодой, и поэтому еще не всем известен. С другой стороны, в этом есть плюс — вызывает симпатию сочетание возраста режиссера (Кантемиру Балагову 28 лет. — Прим. ред.) и его внутренней зрелости. Но чтобы симпатия появилась, нужно, чтобы фильм увидели. А чтобы увидели, нужно, чтобы режиссер привлекал. Потому что когда режиссер известный, его картину без сомнения посмотрят.

Иными словами, первым этапом будет попадание в десятку, 16 декабря объявят так называемый лонглист номинаций. Если попадем в десятку, вот тогда начнется уже очень сложная борьба, потому что решать будут не только 500 членов комитета по международному кино, а все члены киноакадемии начнут голосовать.

— Как вы заметили Балагова? И как вообще происходит этот щелчок, после которого вы понимаете: я буду работать с ним?

— Балагова несложно было заметить, когда он сделал «Тесноту». Щелчок же должен возникнуть — твое с ним [режиссером] сочетание. Потому что, ну мало ли талантливых режиссеров? Их действительно немного, но все-таки еще есть. Но не со всеми ты можешь работать. И режиссер не может с каждым неплохим продюсером работать. Должна возникнуть какая-то личная связь, что-то, что означает общность целей, общность понимания кино, общность представлений о том, что важно в кино. Как-то вот оно случилось.

[Балагов] как-то заговорил со мной и на моих глазах отказался от очень манкового предложения. Очень могущественный человек предложил ему деньги за экранизацию любимой книги, и он отказался. Я подумал, что это персонаж, с которым я бы с удовольствием поработал. Он знает, что он делает, что для него важно, что не важно. И он это знает в том возрасте, в котором большинство людей не знают про себя вообще ничего.

— Со Звягинцевым продолжится работа? (Роднянский был продюсером фильмов Андрея Звягинцева «Елена», «Левиафан» и «Нелюбовь». — Прим. ред.)

— Возможно, но сейчас мы сделали перерыв, и без сомнений нам ничего не мешает продолжить дальнейшую работу. Пусть он сделает свой фильм, и дальше мы вернемся к разговору.

— Вы делаете с Данилой Козловским фильм о Чернобыле. Почему вы хотели снять такую картину, вы объяснили (перед интервью на встрече со зрителями Александр Роднянский рассказал, что после аварии три года ездил в Чернобыль как режиссер-документалист и мечтал снять кино о ликвидаторах Чернобыля. — Прим. ред.) А зачем это нужно Козловскому? И кто к кому пришел с идеей этого фильма?

— Я предложил Дане прочитать сценарий, его это поразило и эмоционально очень тронуло, увлекло. Правда. А почему Козловский? Потому что, мне кажется, в нем есть амбиция очень современного, очень эмоционального режиссера. Он очень хочет делать кино, которое волнует аудиторию эмоционально, которое заставляет ее плакать, смеяться, внутренне подключаться. Он, прежде всего, о таком кино. И «Чернобыль», кстати сказать, должен быть именно таким фильмом.

Именно Дане я принес сценарий, потому что видел «Тренера» (фильм, который Козловский снял как режиссер и исполнил в нем главную роль. — Прим. ред.) Там есть какие-то вещи, которые можно обсуждать, наверное, как и в любом первом фильме, но в нем уже чувствовалась внутренняя пассионарность, эмоциональная вовлеченность. Он не боится быть эмоциональным, он не боится играть в открытую. Очень многие кинематографисты, особенно молодые, сегодня этого стесняются, боятся открытых эмоций, считают, нужно спрятаться за какой-то византийской системой кодовых сигналов. А в жанровом кино, мне кажется, такая эмоция, такая подлинная вера режиссера в предлагаемые обстоятельства, она очень важна. И я очень доволен, как у нас с ним сейчас все складывается, потому что мы же уже сняли и у нас уже есть представление о фильме.

— Здесь, в Ельцин Центре, во время открытого разговора с Владимиром Познером Валентин Юмашев рассказывал, как записывалось прощальное обращение Бориса Ельцина к россиянам, как после записи съемочную группу Первого канала заперли в кабинете, пока обращение не вышло в эфир, как Ельцин отдавал власть, а Путин ее принимал. Юмашев сказал, что об этом можно было бы снять хороший фильм. Как вы думаете, насколько реально сейчас снять такое кино?

— Абсолютно. Уверен, что абсолютно реально. Я не вижу никаких оснований не снять такой фильм. Но просто мы не бежим, как американцы, экранизировать действительность — статьи, заголовки газет, которые опубликованы вчера. У нас нет такой привычки, и это слабое место нашего кино, потому что в этом смысле кинематограф играет роль такого, если хотите, психотерапевта, доктора, который лечит общество, предлагая ему вчерашние истории на эмоциональное проживание. Как говорят сегодня, на закрытие гештальта. Я уверен, такое кино можно сделать, я бы взялся с удовольствием, мне кажется, это очень интересно.

— Есть темы, в кинопроекты на которые вы не стали бы вписываться?

— Подходы есть, которые не соответствуют моему представлению. И я бы не стал вписываться, когда было бы понятно, что оптика, через которую смотрят на тот или иной материал, мне не близка. Много таких. Условно говоря, меня спросят, про войну можно сделать? Ну, конечно, можно, но есть разные подходы к войне. Оптика важна — о чем мы рассказываем, как рассказываем. Я какие-то вещи не стал бы делать. Существует же вопрос выбора, и существует вопрос внутренней драматургии, в рамках которой ты разделяешь внутренне звучание истории или не разделяешь.

— То есть вы прислушиваетесь к себе, не к рынку?

— Конечно, это же несколько лет твоей жизни. Да, я прислушиваюсь к себе, в первую очередь, а дальше я пытаюсь ответить на вопрос, до какой степени это соотносится с социальными ожиданиями аудитории.

— Создание кино в России — это прибыльный бизнес?

— Нет. На мой взгляд, нет. Наш кинематограф, в основном, не путешествует за границу и, в отличие от американского кино, не является универсальным. Наш бизнес скорее похож на казино, потому что для того, чтобы фильм себя оправдал, нужно, чтобы он обязательно выстрелил в прокате в России. У американского фильма такой необходимости нет, он может добрать по всему миру. И это рулетка, которая делает риск колоссальным, поэтому [появляется] такое количество сходных фильмов в одном-двух-трех жанрах, где уже преуспели и куда бьют, понимая или надеясь, что существует какая-то потребность и бОльшая вероятность успеха. Мало кто рискует.

— К вопросу об успехе в российском прокате — как вы относитесь к тому, что Минкульт регулирует кинопрокат, вводя квоты на показ отечественного кино и так далее?

— Я всегда был противником административных ограничений, мне кажется, что единственная сфера в кино, которая была создана без госденег, это кинопрокат. Кинотеатры были построены частниками, и они точно понимают, какие фильмы смотрит аудитория, они управляют сеансами, исходя из того, ходит аудитория или нет. Любые ограничения, квоты и регулирование — это лишнее вторжение в живой бизнес, которое действует не на пользу этому сегменту бизнеса.

Мне кажется, нужно поддерживать производство, нужно государственной поддержкой стараться облегчать его риски и стимулировать производство фильмов, способных пересекать границы и играть всерьез.

— Такие фильмы у нас могут появляться?

— Конечно, могут.

— Что для этого нужно — талант, деньги?

— И талант, и деньги, и удача, и большое количество профессионалов, которые решатся. И понимание контекстов, собственная сильная индустрия. Полноценная живая рыночная индустрия.

— Насколько продюсер погружен в создание картины. Если возникают разногласия с режиссером, за кем решающее слово?

— Продюсер всегда погружен, продюсер — человек, который делает фильм. Неслучайно «Оскар» за лучший фильм года получает продюсер. В идеале это не тот человек, который дает деньги и стоит в титрах как «продюсер». Такой человек называется инвестор, есть инвесторы, которые хотят так называться (продюсерами. — Прим. ред.), и бог им судья. Реальный продюсер — тот, кто создает фильм, он вовлечен во все мельчайшие детали.

Ответ на ваш вопрос, за кем последнее слово: в зависимости от режиссера и от жанра. В жанровом кино высока вероятность, что последнее слово за продюсером, в авторском кино, что следует из самого названия «авторское» — за автором. Я так к этому отношусь.

— Вы продюсируете и жанровое, и авторское кино. Вам ближе какое?

— Авторское, конечно.

— А жанровое тогда вам для чего?

— У меня есть мечта сделать такой гибрид — содержательный фильм в жанровой упаковке. «Джокер» же ровно таков, это авторский содержательный и провокативный фильм в упаковке абсолютно фильма жанрового. И я всю жизнь мечтаю о том, чтобы попытаться сделать такую картину. Я все время захожу в эту воду, пробую и с большим или меньшим успехом выхожу из нее. Иногда совсем без успеха. Так что это очень сложная вещь, она редко получается, но мне бы очень хотелось.

— Сегодня вы рассказывали о стриминговой революции, которая произошла в США десять лет назад. У нас же только-только сейчас появляются стриминговые платформы, занимающиеся производством сериалов. Почему мы так долго раскачиваемся?

— Мы же отстаем в главном — мы же никогда не строили глобальных бизнесов. У нас все бизнесы рассчитаны на русскоязычную аудиторию. Яндекс на два года старше Гугла, при этом будучи прекрасной компанией с выдающимися технологическими решениями, он глобальной компанией и не пытался стать. А Гугл стал. Поэтому они действуют, имея возможности глобального рынка. А у нас рынок — ну вы понимаете. Один Нетфликс тратит на контент больше, чем стоит вся компания Яндекс. В этом году бюджет Нетфликса на производство — 15 миллиардов долларов, а рыночную стоимость Яндекса в настоящую минуту посмотрите, когда будете писать. Там будет 12 миллиардов долларов, например (по данным Московской биржи на 23 ноября, 11,785 миллиарда долларов. — Прим. ред.). Вот, собственно, и вся разница.

В Ельцин-центре 23 и 24 ноября проходит фестиваль «Слова и музыка свободы». Посмотрите основные тезисы с открытого разговора Владимира Познера и Валентина Юмашева и почитайте интервью с кинокритиком Антоном Долиным.