«Они как викинги»: Сергей Минаев про ОПС «Уралмаш», свободу и романтичный образ 90-х

Мы продолжаем публиковать интервью с людьми, выступавшими в минувшие выходные в «Ельцин Центре» на фестивале «Слова и музыка свободы — СМС». Одним из спикеров этого «СМС» был писатель и главный редактор русского издания журнала Esquire Сергей Минаев.

Перед лекцией Сергею Минаеву устроили экскурсию по музею Бориса Ельцина, а потом со сцены в атриуме он рассказывал о свободе во время самой драматичной предвыборной гонки — 1996 года. Мы собрали самые яркие его высказывания и ответы на вопросы зрителей и редакции E1.RU.

То, что люди не ходят голосовать, это плохо?

— Что касается народа, который не ходит голосовать, конечно, он не ходит. Он практически нигде не ходит голосовать, если это не какие-то узловые моменты истории.

Обвинять народ в пассивности — не очень хороший пафос, хотя я им тоже страдал. Люди как люди. Все хотят, чтобы их любили, все хотят, чтобы у них деньги были и летом можно было спокойно отдохнуть, чтобы дети не болели. Вот этого они хотят.

А если спрашивать, какая у кого [из кандидатов] экономическая программа, всем по большому счету всё равно. Более того, люди голосуют интуитивно. Многие принимают решение в последний момент на участке. Голосуют за того мужчину с хорошей стрижкой и за женщину симпатичную, а никак не за экономические программы. Люди так устроены. Большинство людей.

Стыдно ли быть аполитичным?

— Меня в 20 лет девушки интересовали, в 25 — деньги и карьера. А политика меня не интересовала, мне плевать на нее было. Делает меня это идиотом? В чьих-то глазах, наверное, да. Но это не является преступлением. Я не думаю, что аполитичность требует оправдания или порицания.

Могут ли сейчас медиа влиять на выборы?

— Самый главный вопрос — кто владеет площадкой, тот владеет мнениями. Если еще пять лет назад мы говорили, что в соцсетях каждый сам себе медиатор и никого в них не задушишь, то блокировка Трампа в Twitter показывает, что всё возможно.

Мы, безусловно, полностью перенеслись в цифровую эпоху, и здесь важнее не то, как на тебя смотрят на улице, а то, как на тебя смотрят твои соседи в социальной сети. И естественно, твой друг в Instagram, будь то какой-то популярный бармен районный, значит для тебя гораздо больше, чем районный депутат. В этом смысле медиамейкеры повышают свой социальный статус, вес и главенствующую роль в компаниях. Когда я говорю о медиамейкерах, я не говорю о больших публичных личностях вроде Ксении Собчак или Алексея Пивоварова, я говорю о том, что локальные микроинфлюенсеры будут играть главенствующую роль, потому что к ним гораздо больше доверия, чем к Собчак.

Про «Ельцин Центр» и музей

— События, которые здесь в виде экспонатов, они ведь все происходили с нами. Это не какие-то придуманные вещи. Ни путч 1991-го, ни путч 93-го, ни кампания 96-го года. Оценки личности Ельцина могут быть разные. Что он сделал для России больше хорошего, — говорят эти. Что он сделал для России больше плохого, — говорят другие.

Это «Ельцин Центр», посвященный, как любая библиотека ушедшего в отставку американского президента, деятельности Ельцина. Поэтому было бы странно слышать здесь обвинения: «Почему здесь так много Ельцина?» А кто тут еще должен быть? Сталин что ли?

Мне кажется, это первое в России монументальное пространство, посвященное политику, и, конечно, это многими воспринимается ревностно. С точки зрения экспозиции, у меня нет вопросов.

На что могут обидеться в России и что такое свобода?

— Я этот вопрос постоянно задаю Нурлану Сабурову, у которого юмор, в отличие от меня, это профессия. Шутить очень сложно стало. Практически невозможно.

В этом я вижу основную проблему, потому что «серьезные щи» нас погубят гораздо сильнее любой политики и экономической ситуации. Людей, способных обидеться, вагон и маленькая тележка. И если еще два года назад были понятные рельсы обид — вот здесь точно обидится, а здесь обидится скорее всего, то сейчас такие обиды прилетают, что скоро начнут от фракции голубей предъявлять за то, что ты пошутил про птиц.

Вопросы о том, на какие темы сейчас можно шутить, потому что все обижаются, это тоже ограничение свободы. Это касается не только политики. Это касается всего: эмоционального фона, публичных дискуссий...

И свободу по-разному можно ограничивать. Можно ограничивать ее цензурой, можно ограничивать ее запретами на государственном уровне, а можно пресловутым общественным мнением.

Одна из величайших цитат Бенджамина Франклина: «Всякий, кто хочет поменять часть свободы на малую толику безопасности, не получит ни свободы, ни безопасности» — она сейчас абсолютно актуальна. Мир стал несвободным, мир стал небезопасным.

Реальна ли борьба с коррупцией в России (на примере

истории с делом МУГИСО

)?

— Любой процесс, который идет в обществе, может быть использован разными людьми в своих интересах: и чтобы свести счеты, и чтобы справиться с неугодными. Это не значит, что эти процессы вести не надо. Но в тот же момент я хочу к китайской практике вернуться, где с коррупцией и с борьбой с коррупцией дело обстоит поконкретнее — там прям расстреливают. Но вы понимаете, что количество коррупционеров не падает, то есть людей это ни от чего не останавливает.

Видимо, это в людской природе. Вдруг повезет, вдруг не расстреляют.

— Глобально нет, это ничего не изменит. Я тоже, как отец троих детей, за преступления против детей, наверное бы, расстреливал, но я понимаю, что это ничего не изменит. Во-первых, это может быть использовано для сведения счетов, а во-вторых, количество педофилов это не уменьшит.

Почему романтизируют 90-е?

— 90-е — это было время героев. Разных абсолютно: героев бизнеса, героев политики. Давайте даже возьмем банальный пример — у вас есть кладбище, где весь Уралмаш лежит (Северное — Прим. ред.).

Конечно, они творили зло, но каждый из них по-разному видел свое предназначение. Они — как викинги эпохи Эрика Рыжего: пришли, порубили друг друга в капусту, увезли три ладьи добра, потом покрестились, и кто-то стал политическим лидером того времени. И так было в каждой сфере. Поэтому 90-е настолько притягательны с точки зрения кинематографа, литературы и документалистики. Потому что есть о чём писать.

Если ты хочешь какие-то глубокие истории делать, тебе нужны глубокие и сильные герои. Слушайте, фильм «Однажды в Америке» тоже про Уралмаш по сути, только про американский.

Бандитские 90-е возвращаются, и общество стало более жестоким?

— Нет, я так не думаю. Люди в разное время и в любое время хотели справедливости, просто ее понимают по-разному. Кто-то считает, что справедливость — это смертная казнь, кто-то — что общественное порицание.

Мне кажется, люди сейчас мягче, чем в 90-х. Есть устойчивое мнение, что советский человек был человеком хорошим. Он много читал, он был добрым, он был интернационалист, советские люди приходили друг к другу на выручку. Во многом это было так.

90-е, безусловно, были жестче. Они были разные — это было и веселое время, и время возможностей, но 90-е были страшными. Людей тупо убивали на улицах. В вашем городе это известно, наверное, как ни в каком другом городе России.

Мне не кажется, что люди стали более жестокими. Это мое личное мнение. Хотя, может быть, я ошибаюсь.

Бандиты и гопники есть во все времена и в любой стране. Вопрос в том, как оперативно власть их находит и наказывает. Самым важным, это вам любой юрист и полицейский скажут, является профилактика преступлений.

— У нас, конечно, эффективнее полиция работает сейчас, чем в 94-м году. Но люди не меняются. Совершенно понятно, что есть ублюдки, которые работают в полиции, а есть хорошие и честные полицейские. Люди в принципе злые, если есть возможность хапнуть чужое, они это обязательно сделают. Хуже ли русские других людей? Нет, не хуже. В других людях всё это также присутствует. Только неотвратимость наказания какую-то часть людей убережет от совершения преступлений, но и в примере с Китаем видно, что не всех.

Можете также прочитать интервью с другими спикерами фестиваля: с писателем Дмитрием Быковым, который высказался и о том, травили ли его «Новичком» в Екатеринбурге, объяснение профессора экономики Натальи Зубаревич, почему Екатеринбургу в ближайшее время не видать метро, или разговор с политологом Екатериной Шульман о возможности возвращения прямых выборов мэра и о разнице числа убийств в регионах и столице.